И тут Семен даже вскочил. Маслов тогда тоже вскочил, быстро поклонился и ушел. Семен сказал:

— Ну вот! — и замолчал.

И Иван тоже молчал. А Митрий и подавно, потому что когда Семен бывал так серьезен, Митрий его побаивался. Поэтому он только взял бутылку и хотел еще налить. Но Семен покачал головой, и Митрий не стал наливать. Так они еще немного помолчали, может минут пять, потом Семен сказал:

— Ничего они не понимают. Думают, она их пожалеет. Ага!

Иван еще немного помолчал, потом спросил:

— А Шкурин — это тот самый Василий, которого я знаю?

Семен пожал плечами. Потом повернулся к Митрию, сказал:

— Сходи-ка посмотри за ним. И вообще, как бы нас здесь, как глухарей, не взяли. Иди!

Митрий поднялся и ушел. Семен тихо сказал:

— Тот самый Шкурин, да. Он теперь в большой силе! Но это я тебе потом об этом расскажу, не здесь. Здесь не до этого.

— А манифест какой? — спросил Иван.

Семен в ответ только вот так вот поднял брови: ну ты и спросил!

И Иван больше ничего не спрашивал. А еще поел хлеба с луком, потому что на природе всегда есть хочется. А Семен не ел и даже не смотрел в ту сторону. Семен сидел как каменный и думал думу.

А время шло! А Маслов не возвращался. Иван лег, полежал. Отлежал бок — сел, размялся. Вдруг Семен заговорил — тихо, но очень сердито сказал:

— Напугал я его крепко. Убить его, ага! Нет, они этого боятся. Вот, думают, если бы он сам вдруг чего. Вот форельки ему дай, а он костью подавился. А он не давится! И еще потребовал врача. Доктор Лидерс, немец. Ему говорят: поехали. А он: нет, ни в какую. Потому что он знает, что так уже было с принцем Антоном Брауншвейгским. Тогда их всех заслали: и принца, и его жену — правительницу Анну, и детей, и нянек, и врача, и кого там еще — всех. И до сей поры не возвращают. А теперь Лидерсу: ехай! А он не дурак! Ну, да, я думаю, ему ствол в зубы сунут — и он поедет, куда денется.

— Зачем поедет?

— А затем! Кто-то же должен писать заключение! Вон как государыню Екатерину, не эту, а еще ту, первую, грушей угостили — и чего? Написали: заворот кишок. Бывает!

Сказав это, Семен очень нехорошо усмехнулся. Иван молчал.

— А тут, — тихо продолжал Семен, — ему только один выход: бежать. И вот мы ему и говорим: мы пособим тебе. А ты пособи нам! Ну, не нам с тобой, конечно, нам известная особа пособит, вы с Анютой обвенчаетесь, поедете к себе в имение на сундуке с червонцами, и меня тоже они не забудут… А сами составят Совет. При юном императоре. И схватятся! Одни будут кричать: английская модель, другие — шведская! И с улучшением! И будем мы тогда такими передовыми, что все другие, вся Европа, просто слюнями изойдет от зависти! Известная особа тебе об этом уже рассказывала, рисовала уже кущи райские?

— Нет, — сказал Иван, и ему даже стало обидно. — Он со мной только про наше имение говорил и спрашивал про отца.

— Вот и хорошо! — сказал Семен. — Это по-честному. Я меня просто измучил! Потому что никому это не надо. Да ты сам подумай: конституция! Что я с ней буду делать, чем ее закусывать? А эти сидят, умничают. Да ты их видел! Они еще как будто в карты играли, а на самом деле это у них такие заседания, они возводят храм. Артель у них такая, понимаешь. Смех!

Но, правда, смеяться он не стал, а отвернулся. И больше уже ничего не говорил, пока не пришел Митрий. Митрий сказал, что у них там все спокойно, Маслов прошел и уже делал оттуда знаки, что скоро будет обратно. А с каким ответом? — спросил Семен. Этого он не показывал, сказал Митрий, потому что там же везде караул. И караулят зорко! Всем же им выдали по полугодовому жалованию вперед и обещали еще. Так они же с таких денег перепьются, насмешливо сказал Семен. Не все, сказал Митрий, их там много, и у них с этим сейчас очень строго. А где государь? — спросил Семен. Этого мне видеть не довелось, сказал Митрий, но в том же самом окне те же самые гардины — очень толстые, зеленые, за ними ничего не видно. В опочивальне он, прибавил Митрий, боятся они его куда-нибудь переводить. Потому что если потом вдруг что, так в землю же живьем закопают! Да, кстати, вдруг сказал Семен, а там ты был? Нет, сказал Митрий, только смотрел издали. И что? И все в порядке. Семен на это закивал, и их разговор на этом кончился. Митрий отломил кусок хлеба и стал его есть, всем своим видом показывая, что хлеб очень сухой. Но Семен не обращал на это никакого внимания — Семен ждал Маслова.

Маслов пришел нескоро — когда уже темнело. Пришел, и опять остановился в нескольких шагах от них, и поклонился.

— Принес? — спросил Семен.

— Ну, — сказал Маслов, — это как сказать.

— Говори прямо!

Но Маслов ему теперь вообще ничего не ответил, а повернулся к Ивану, внимательно посмотрел на него и спросил:

— Вас зовут Иван? — Иван кивнул. — Вы ротмистр? — Иван опять кивнул. А Маслов улыбнулся и сказал: — Тогда государь сказал, что он вам верит. Вы его не предадите. Он только на одного на вас надеется. — И только после этого Маслов опять обернулся к Семену и сказал уже такое:

— Тогда я принес.

И он подошел к ним и сел, после медленно и с важным видом вынул из одного бокового кармана маленькую чернильницу-непроливашку и дал ее Митрию, а из другого — огрызок пера, и это дал Ивану, и уже только после достал из-за пазухи свернутый в трубочку лист…

Лист сразу же схватил Семен — и сразу развернул! И чертыхнулся! Потому что лист был пустой, чистый. Семен быстро глянул на Маслова и строго спросил:

— Это что такое значит?!

— А это значит, — так же строго сказал Маслов, — что государь с вами согласен. Пауль родовитей, он сказал, чем Алексис, и поэтому пусть будет Пауль. И еще, он это сказал отдельно, пусть будет не так, как Катрин хочет! И смеялся.

— Тогда почему он ничего не написал? — спросил Семен.

— А потому что как ему писать? — сказал Маслов. — Они же все время при нем. Так и толкутся! И у него же только опочивальня и гостиная, больше его никуда не пускают. У него все там! А они: восемь солдат в гостиной и офицер в опочивальне. Сегодня господин Чертков дежурит, они каждый день меняются. А старшим, и он всегда здесь, это господин Орлов, Алексей Григорьевич, майор.

— Уже майор? — спросил Семен.

— Майор, — повторил Маслов. — И он еще говорит: ты, скотина! Это он так говорит: ты, скотина, на меня еще посмотришь, на фельдмаршала, ты…