Но тут Семен сбился, почернел еще сильнее прежнего и сказал: давай, не чокаясь. И они выпили. После они еще достаточно долго пили и закусывали, но Семен уже ничего не рассказывал. А после он вдруг сказал: а нас ждут, надо спешить, Иван! Они тогда встали, как могли, вышли, сели и поехали. И приехали, куда хотели! И даже сам Никита Иванович вышел их вниз встречать. Семен его как увидел, так сразу как будто бы его ведром ключевой воды окатили! То есть сразу стал способный к службе и сказал: дозвольте доложить? Никита Иванович обрадовался, засуетился и сказал: пойдем наверх. А твой товарищ пускай пока что отдохнет. Иван так и сделал — сразу пошел к себе, лег и заснул.

Утром Иван проснулся тяжело, голова сильно болела. Так ведь и было отчего болеть, думал Иван, продолжая лежать и вспоминая Стрельну. А после вспомнил Ропшу и подумал, что и без Стрельны вчера было всякого. После Иван еще лежал и думал уже о своем, то есть об Анюте, о Базыле, о Великих Лапах и о дяде Тодаре, которого в прошлом году застрелили на Карпицкой дрыгве. А вчера, думал Иван, пришел черед Митрия. Как будто это было ему нужно! То есть как будто было Митрию не все равно, кто станет царем или царицей. А вот убили, Иван слышал. Ат, думал Иван дальше, не уберегся тогда Митрий, попал под облаву — и пришлось ему бежать из Персии, а то бы, может быть, и по сей день как сыр в масле катался. А так, наверное, они снесли его в кордегардию, а это на первом этаже, и положили на спину, рядом поставили Маслова и стали говорить: признавайся, кто это такой, и что ты там делал? А Маслов дрожит от страха, зуб на зуб не попадает, и визжит, что он его знать не знает! А ему ствол в зубы! Между прочим, сам Клушин, а что! И грозит: сейчас нажму на курок, признавайся, покуда не поздно! И Маслов совсем побелел и упал. Они тогда: воды ему, воды!

Тут вдруг открылась дверь, в ней показалась голова, это был Степан, и он сказал, что пора, ваше благородие, вставать, завтрак уже готов. Иван начал вставать, опомнился, схватился за грудь, после полез под подушку, нашел портмонет, а в портмонете колечко, достал его и посмотрел на камешек. Камешек был точно как кровь. Ну и выбрал же, сердито подумал Иван, куда глаза смотрели?! Но тут же вспомнил Анюту, задумался. После опять спохватился, подскочил и начал переодеваться в форму. Никогда бы раньше не поверил, думал он, что можно так соскучиться по форме — и так быстро.

Когда Иван пришел в столовую, Семена там не было. Зато был Носухин. Иван, садясь за стол, спросил, где Семен. У их высокопревосходительства, сказал Носухин, они там уже давно, сказали их не ждать. А что у вас здесь нового? — спросил Иван. Пока что ничего, сказал Носухин, поправляя на груди салфетку. Иван пододвинул тарелку, усмехнулся, потому что там опять была овсяная кашка, и со значением сказал:

— Английская модель!

— А вы какую модель предпочитаете? — тоже со значением спросил Носухин.

— Я ничего не предпочитаю, — уже просто сердито ответил Иван. — Потому что — что модели! Вот мой отец жил в стране, в которой не то что как в английской, а даже совсем почти что никакой власти у короля не было. Ну и что? Хорошо отцу там жилось? Не думаю! Потому что быстро он оттуда уехал. Прямо даже чуть успел. И что?

Носухин улыбнулся и сказал:

— А то, что я совершенно с вами согласен. Ибо и действительно суть сего явления вовсе не в том, сколь ограничена власть монарха. Чем она ограничена, вот о чем надо в первую голову спрашивать. Ибо можно оную ограничить законом, а можно и интересами какой-либо фамилии или же даже пусть нескольких фамилий, весьма родовитых. Или даже вовсе передать всю власть, а и этому тоже есть немалое число примеров в древней истории, передать всю полноту законодательной и исполнительной власти, и даже и судебной тоже, демосу, сиречь народу, сиречь черни. И что будет? Да ничего хорошего! Потому что вспомните хотя бы Геродота, книга третья, глава, если я не ошибаюсь… — И вдруг спросил: — Вы Геродота читали?

Иван замялся и сказал:

— Давненько.

— Жаль, очень жаль, — скучным голосом сказал Носухин. — Ну да это сейчас не так важно! — продолжил он уже бойчей. — Важно, чтобы у вас руки не опускались. После вчерашней незадачи.

— И это вы называете незадачей? — опять со значением спросил Иван.

Носухин помолчал, потом ответил:

— Если и со мной случится что-либо подобное, а вы после назовете это незадачей, то я на вас не обижусь. Оттуда! — и он посмотрел наверх.

— Хорошо, если оттуда, — сказал Иван. — А если наоборот? — и он посмотрел вниз.

— Э! — заулыбался Носухин. — Вот этого нам с вами опасаться не нужно. Потому что даже вспомните свое вчерашнее. Вы о чем там хлопотали? Чтобы отец передал свое имение сыну. Так что же в этом преступного?

— А преступные, значит, они? — спросил Иван.

— Ну, не обязательно так прямо! — быстро сказал Носухин. — Они, во-первых, могут просто заблуждаться. Или горячиться. Или входить в соблазн. Или как еще это назвать? Да и, опять же, ведь даже сам государь не претендует на то, чтобы ему вернули корону. Государь же понимает, что правление такой огромной и своеобразной державой, как наша, дело весьма нешуточное. И он поэтому и передает свою власть в руки наследника, сына своего Павла Петровича, дабы тот, не утруждая себя, да и это по его малым летам никак невозможно, передал ее, не всю, конечно, а лишь частично, Правительствующему совету в числе девяти наилучших и наичестнейших своих подданных, которые, под верховенством закона… Ну и так далее! — закончил он уже почти сердито. И добавил: — Да вы ешьте, ешьте, каша совсем остыла!

— Так я сыт, — сказал Иван.

— Э! — сказал Носухин. — Мало ли! А вдруг вам срочно в дорогу? И это еще хорошо, если опять в ту сторону, куда вы вчера ездили. А если не туда и не по Московской дороге, а еще в третью сторону, тогда это ого! Там вы уже нигде не остановитесь, там трактиров по дороге нет. Так что, пока не поздно, ешьте, ешьте!

Иван взял ложку, начал есть. На Шлиссельбург намекает, думал Иван, даже не намекает, а точно знает, но пока молчит, потому что не велели говорить. Ну и не надо, сердито подумал Иван, Ропша так Ропша, Шлиссельбург так Шлиссельбург, и даже Кяхта так Кяхта, а ноздри так ноздри! И он молча съел всю кашу, встал, поблагодарил за компанию, развернулся и пошел к себе, и его никто не останавливал.