Шрифт:
На шестом этаже двери лифта открылись, он вышел, зачем-то сказал: «Маша шлюха!» – и зашагал к квартире, опираясь на стену. От яркого света мутило, в голове все плыло, и одно только желание было: лечь и заснуть – и тем сильнее, чем ближе он был к дому.
Подойдя к двери, он позвонил, совсем забыв про ключи, которые у него были и которые стоило бы использовать сейчас, в три часа ночи. Он нажал на кнопку звонка еще раз.
– Спят, суки… – прошипел он, жмурясь от света, опираясь на дверь и думая о том, что «если эти скоты не откроют, придется лечь прямо здесь».
Он позвонил еще несколько раз. Послышались шаги, шуршание ключей, крик мужским голосом где-то там, вдалеке квартиры: «Опять этот твой дебил пришел!»
Дверь открылась. В коридоре стояла женщина лет пятидесяти, имевшая вид заспанный и скорее злой, чем удивленный.
– Саша, у тебя же ключи есть, – сказала она, впуская его.
– Отвали, – ответил он, расстегивая куртку и при этом наклоняясь, чтобы разуться.
– Ты как с матерью разговариваешь, падла? – донесся голос из спальни, и секунду спустя в коридоре показался произнесший эту фразу мужчина – тоже лет пятидесяти, небольшого роста, щуплый, лысый, трясущийся от негодования.
Женщина повернулась к нему:
– Коля, не начинай. Я тебя прошу. Саша сейчас зайдет и ляжет спать.
– Что опять «Коля»? Этот придурок приходит пьяный в говно в три часа ночи! Мне вставать в шесть! А ты – «не начинай»!
– Коля!
– Да что Коля-то?! Спать он ляжет! Пусть вон лег бы под дверью, в подъезде, на коврике, да спал бы. Может, и захлебнулся бы в собственной блевотине, как в прошлый раз…
– За-а-аткни-и-ись! – проорал вдруг Саша, оставивший попытки снять с себя куртку и расстегнуть ботинки. Он выпрямился и уставился на отчима.
– Чего «заткнись»? Забыл, что ли, как на прошлой неделе собственный язык проглотил, лежа под дверью?
– Коля, перестань!
– Всю жизнь я перестаю. А этот твой дебил только водку жрет да нюхает всякое дерьмо. Может, уже и колется. А ты – «перестань»! Ну давай, давай, спать его уложи. Сказку расскажи ему еще…
– За-а-аткни-и-ись! – еще раз проорал Саша. А потом, понижая голос, добавил: – А не заткнешься, я… я… Я из окна выпрыгну…
– Да прыгай! Одним дебилом меньше будет, – сказал Николай, махнул рукой и пошел в спальню.
– Ах ты-ы су-у-ука-а… – протянул Саша, отодвинул мать и шатающейся походкой пошел на кухню. – Думаешь, я… С тобой шучу… Лысый черт…
– Саша, ты куда? – вскрикнула мать и попыталась удержать его за рукав куртки.
– Отвали, – бросил он, одернув руку.
«Не прыгнет же он. Пьяный просто. Прав, может, Коля. Нельзя так. Но Саша-то сын. И нет, не прав Коля. Не прав. Только мать понимает. А он кто ему? Отчим. Не отец же…»
Такие мысли появлялись и исчезали в ее голове, пока она стояла в коридоре, точно в каком-то ступоре, и впоследствии никогда не могла объяснить себе, почему не пошла за ним, почему не повисла на его куртке, почему не позвала Николая на помощь…
А поняла она, что уже поздно, только когда услышала, как хлопнула балконная дверь. И побежала она, и увидела, что на балконе никого нет. И затрясло ее всю не от холода, а от того, что надо было теперь выглянуть за балконные перила и посмотреть вниз, чтобы увидеть там, под окнами, силуэт лежащего на мерзлой клумбе тела.
2
Судьба дала ему второй шанс.
Он выжил. И выздоравливать стал на удивление быстро. Через три дня, несмотря на сильное сотрясение мозга, попросил установить в палате телевизор, а также принести магнитофон и наушники. И совсем все хорошо было бы, и через пару-тройку месяцев выписали бы его, если бы лечение обошлось без погрешностей. А так на ноге что-то загипсовали раньше времени, когда рана еще не зажила, и начались какие-то проблемы с костью, и пришлось еще долго эту новую болезнь лечить, но уже в другой больнице, а потом хромать и ходить с палочкой.
По мере выздоровления возвращался он к жизни, но не к новой, как можно было бы ожидать, полагая, что горький опыт должен был чему-то да научить, а к старой – вернее, к ее вариации, только еще более усугубленной. Теперь, вследствие ошибки в лечении и приобретенной хромоты, у него была инвалидность, иначе говоря – законная привилегия не работать, но иметь пенсию. А потому вопрос работы на повестке дня больше не стоял: не мог теперь Николай повторять свои осточертевшие всем призывы насчет того, что «Саша должен работать и зарабатывать себе хотя бы на еду, не говоря уже про водку и дурь».
Через год после возвращения Саши из больницы Николай, уставший терпеть ставшее теперь совершенно невыносимым поведение пасынка, развелся с его матерью и уехал в другой город.
3
Шатающейся походкой он подошел к подъезду десятиэтажки, на ступеньках поскользнулся, замахал руками, пытаясь удержать равновесие, но все же упал, ударившись головой о железную ручку подъездной двери.
– Твою ма-ать! – выругался он сдавленным голосом и потерял сознание.