— Длузья! — взволнованно воскликнула девочка. Говорила она не очень ясно, но вполне понятно. — Длузья приводят Тхакалджа новых длузей!

— Эти злые люди — твои друзья? — уточнил я.

— Мы иглаем, — пояснила девочка. — Они плидумали смесную иглу! Огонь — пш-ш-ш! Колмят длугих моих длузей!

— Других друзей?

Девочка нарисовала что-то длинное и отдалённо напоминающее многоножку и весело пропела:

— Тхакалджа длужит со всеми!

— Но как ты здесь оказалась? — не удержался я от вопроса. — И почему ты живёшь в каком-то подземелье, а не в деревне?

— Игла, — укоризненно протянула девочка. Мол, ты что, совсем тупой, с первого раза не понимаешь? Но не успел я продолжить расспросы, как она взмахнула рукой и добавила: — Покажу.

Таинственные письмена на алтаре загорелись серебром, намертво притягивая моё внимание. Я не мог отвести от них взгляда, они словно гипнотизировали, убеждая наклониться — ближе, ближе, ближе… Не отдавая себе отчёта, что делаю, я протянул руку и дотронулся до алтаря. Серебряный свет перекинулся на моё тело, и я будто нырнул в ледяную воду.

Словно калейдоскоп, мимо проносились изображения людей, пейзажей и вещей, с огромной скоростью они сменяли друг друга, но вскоре движение замедлилось и картинки… ожили. Теперь я смотрел нарезку из коротких видео в обратной перемотке. Люди ходили задом наперёд, а упавшие вазы взмывали вверх и склеивались. Я так увлёкся, что сразу и не заметил — показывают-то мне проклятую деревню. Вот он и Горбач, только о-о-очень сильно моложе — лет шесть едва исполнилось, наверное.

Перемотка резко остановилась, и я очутился в тесной комнатке. В деревянной люльке стояла золотоволосая девочка — та самая, из Храма, только нормального роста. Женщина лет тридцати — видимо, её мама — кашеварила у печи.

— Ну, Далджа, надеюсь, ты пойдёшь в отца, — тяжко вздохнула женщина. — Феникса везде в прислуги возьмут. Главное, чтобы подальше отсюда. Не нравится мне…

— Ну что, скоро обед? — спросил бородатый мужик, распахнув дверь.

— Ну что, скоро Гесса придёт? — передразнила его женщина. — Или для Павлина ниже её достоинства проверять детей?

— Павлин уже здесь, — насмешливо протянула черноглазая девица, выходя из-за спины мужика. — Видишь ли, Марья, вы не единственные жители деревни, у кого подросли дети.

Не спрашивая разрешения, она нагло вошла в дом и склонилась над золотоволосой Далджей. Пристально в неё вгляделась, нахмурилась и выругалась себе под нос. С каждой секундой её лицо стремительно мрачнело. И когда Далджа звонко рассмеялась и коснулась её руки, девица с брезгливостью отшатнулась.

— Ведьма! — прошипела она и вылетела вон.

Марья и её муж бросились за ней. Я попытался выйти следом, но на пороге словно выросла невидимая стена — наверное, я могу ходить только по тем местам, которые сохранились в памяти Далджи. Она безмятежно играла вырезанными из дерева лисичками и собачками, а я тяжело опустился на стул. Меня терзали дурные предчувствия.

Через час или два, когда Далджа уже задремала, на улице раздались дикие крики. Я выглянул в окно — жители деревни тащили Марью и её мужа на центральную площадь. Те сопротивлялись, но их без проблем скрутили толпой и привязали к столбу. Из-за шума и расстояния я не мог расслышать, о чём шла речь, до меня доносились отдельные фразы.

— …прокляли нашу деревню!

— …родили отродье…

— …постоянно в лес ходит… …колдует…

— …сжечь, очистить огнём…

Марья и её муж вспыхнули ослепительным пламенем, но не издали ни звука. Какая же сила воли… Далджа захихикала за моей спиной. Я обернулся, прикрывая собой окно, чтобы она не увидела, как её родители горят заживо. Конечно же, она увидела. Но не поняла, что происходит. Ей, очевидно, понравился яркий огонь, и она смотрела на него не с ужасом, а восторгом. И в этот момент я осознал — Марья и её муж умирали безмолвно, чтобы не напугать дочь.

Мои мысли прервал хлопок двери. Порог переступил косматый старик, он молча взял Далджу на руки и вынес на улицу. Деревенские в страхе попрятались по домам, но старик не обратил на них внимания — величественно прошёл всю деревню и углубился в лес. Шёл до самого вечера и, лишь когда солнце село, остановился и посадил Далджу под куст.

— Чтоб тебя волки сожрали, — прошептал он и ушёл.

Далджа, которая уже описалась и проголодалась, жалобно закричала ему вслед:

— Иглать, иглать!

Деревья подёрнулись серебром, и я закрыл глаза, чтобы открыть их в тёмном зале, растянувшись на алтаре среди соломенных идолов. Надо мной склонилось круглое личико, обрамлённое золотыми волосами, и широко улыбнулось.

Что же с тобой произошло? Как ты выжила? Почему тебя превратили в кошмарного идола, которому приносятся кровавые подношения?

— Кто-то играет, а кто-то воспринимает всё со звериной серьёзностью, — пробормотал я.

— Решил подработать пупсом? — у колоннады материализовался Борис и важно распушил хвост.