Саша, не отрываясь от рисования, включила электрочайник. Бошор насыпал из кожаной коробочки желтый грубый чай в чашку, прикрыл блюдцем.

Раздался вежливый стук, и дверь открылась. Вошел тот самый старик с бледной лысиной и унылым носом, сейчас он был в шляпе с обвисшими полями. Это он на собрании поддержал Жирного.

– Деточка, - тяжело дыша, сказал старик Саше, - я вас умственно целую. Должен вас предупредить, я не поеду в Египет. Вы кого-нибудь вместо меня...

– А что случилось, Лазарь Иудович?
– встрепенулась Саша.

– Деточка... видите ли, дело в том, что я по этически-моральным соображениям не хочу никуда отправляться под руководством Юрия Владимировича, тем более тропой Моисея. Хотя, как вы знаете, мне это очень нужно для работы... Я вас целую, - повторил он и, поклонившись, удалился.

– Кто это?
– спросил Бошор.

– Раритетный дед, - улыбнулся Роман.
– Мой друган. У него в застой книжку из плана выкинули. Он пришел к директору. Достал пистолет. С войны привез. Не издашь, говорит, застрелю. У директора понос буквально. Книжку в план своей рукой вписал. Книга вышла. Вот такой дед. Отчество даже во время жидобоя не менял. Раз Иудович, значит, Иудович... Слушай, Бошор, - Роман с удивлением посмотрел в чашку.
– Чем ты меня напоил? Башка-то прошла.

Бошор лишь усмехнулся, а Синяк смекнул: маковая соломка, не иначе, и пальцем незаметно погрозил поэту.

– В лечебных целях, - еще раз улыбнулся тот.

– Поехали с нами, - сказал ему Синяк.
– Едем к Жирному. Погуляем, отдохнем...

– Посуралим, - подмигнул Бошору Роман.

– В другой раз посуралим.
– Бошор, склонив голову, прижал правую руку к сердцу.
– Самолет.

– Бошор, прошу как брата, - торжественно на восточный лад произнес Роман.
– Поосторожнее, не валяй дурака. А то помрешь ненароком.

– Башку отрубят, кинут в вагон с углем, и будешь кататься по всему Советскому Союзу, - добавил Синяк.

Бошор взглянул на часы, болтавшиеся на его тонком смуглом запястье, и неожиданно как-то очень по-русски потянулся и зевнул.

– Когда ко мне смерть придет, меня дома не будет.

6

"Мерседес", чуть не обдирая бока, выбрался из узкого дворика КСП и покатил вверх по бульварам мимо памятника Крупской с развевающимся против ветра каменным подолом.

Саша сидела впереди, а Роман переживал неудачу с собранием сзади. Не в полный мах, как полчаса назад, но переживал.

– Не вздыхай, Жирный.
– Синяк взглянул на него в зеркало заднего вида. Башка не болит, значит, порядок. А вообще, Жирный, тебе лучше всего цианистого кала в другой раз принять. Раз - и нет проблем. А желаешь, мы тебе негритяночку спроворим для утешения?

Роман не слушал.

Синяк внимательно обозрел его, обернувшись.

– Не помрешь. Глаза горят, мозги фосфоресцируют... Александра, ты не против?

Саша думала о своем. Видел ли Суров, что она поехала с ними? Выключила ли масляный радиатор? Как вести себя с Юрой теперь, после появления в ее жизни этого чокнутого бандита, который, похоже, в нее влюбился? Да и ей он почему-то нравится... Хотя у него, наверное, девок пол-Москвы. Знал бы он, что ей сороковник скоро... А впрочем, зачем ему это так уж знать... Дала ему понять у них с Юрой что-то было... Подробности Синяка не интересуют. За это он ей и понравился, что нет в нем бабского любопытства.

– А?
– встрепенулась она.
– Ты что-то спросил?

– Значит, не против, - уверенно подытожил Синяк, сворачивая на Тверскую.

За "Елисеевским" собралась толпа. Телеоператоры настраивали кинокамеры на окна второго этажа гостиницы "Центральная". Подъезд был оцеплен милицией, широко забран флажками. Движение в этом месте Тверской ослабело, "мерседес" еле тащился.

– Чего там?
– поинтересовался Синяк у милиционера, приспустив стекло.

– Ехай, - огрызнулся тот.

Синяк остановился.

– Ты, слышь, меня в Думе ждут, - солидно заявил он, - доклад на подкомиссии комитета прав человека и помилования...

Милиционер на всякий случай помягчал:

– Террорист ребенка захватил, бомбой грозит.

– Денег дали?
– с умным видом поинтересовался Синяк.

– Думают.

– К-козлы!
– с удовольствием сказал Синяк и проехал медленное место.

Из Государственной Думы выходили ухоженные озабоченные мужики с понурыми физиономиями и рассаживались по черным машинам, исподволь кидая как бы незаинтересованные взгляды на девушек в коротких юбках, кучкующихся на зябком ветру у гостиницы "Москва".

Синяк снова приоткрыл окно и заорал наружу дурным голосом:

– Слышь, козлы-ы!.. Хочется, а низ-зя-я! По домам, пацаны!.. И - на ручную дрезину!.. Забесплатно! На хохряк!..
– И дополнил текст красноречивым жестом.

Саша передернула плечами.

– Закрой окно. Холодно.

За негритянкой для Романа Синяк поехал проторенным маршрутом. К паперти Музея Ленина, где их класс принимали в пионеры. Синяка тогда за хулиганство в пионеры не взяли, и он плакал.

Синяк причалил к священному месту, хряснул ручником и вылез из машины. К нему подъехал на коляске инвалид в камуфляже. На груди у него висела табличка: "Люди добрые, помогите..."