Я кивнул и посмотрел на проплывающие мимо городские улицы. Долбаный старик. Долбаный доппельгангер. И как мне теперь снова завести разговор с Ларошевым про архив?

Но мне повезло. Когда мы снова оказались во дворе университета, Кащеев практически сразу же посмотрел на часы, пробурчал что-то про срочные дела и торопливо ушел в сторону общежития. Я повернулся к Ларошеву, но рот открыть не успел.

— Значит, другой это Федор Кузьмич, как же, — сказал Ларошев, потирая ладони. — Ты понял, что сказала нам эта бабка?

— Насчет моего неназванного брата? — спросил я.

— Именно! — Ларошев поднял палец вверх. — Его Лихо потребовало новое тело, и чтобы не простое, а непременно с императорской кровью. Значит сам он тоже вовсе не обычный поп-расстрига, как нам тут Кащеев заяснял. И что двести пятьдесят лет человек жить не может, это тоже не аргумент. Живет же Унгерн уже вторую сотню, а на вид такой, что помирать явно не собирается…

Спрашивать про какого-то там Унгерна мне не хотелось. И, как ни странно, про Федора Кузьмича тоже ничего не хотелось знать. Я что-то был сыт по горло всей этой сверхъестественной жутью. Хотелось отвлечься на что-то более земное. «Надо было попросить высадить меня в городе, у Толкучего рынка», — подумал я. Я тогда позорно сбежал от Натахи, а надо бы объясниться. Веду себя, как крыса, самуму противно. Правда, история про двойника, который творит вместо меня всякие мерзости, выглядит на свежую голову как какие-то детские оправдашки, но это явно лучше, чем ничего.

— Владимир Гаевич, — говорю. — У меня от всей этой мистики что-то в голове уже каша. Может займемся чем-нибудь практичным? Например, начнем наводить порядок в архиве, как мы и планировали?

— Да? — Ларошев вздрогнул. — А мы разве собирались?

— Вы разве не помните? — сказал я. — Клады, сокровища…

— Ах, да! — Ларошев хлопнул себя по лбу. — Коненчно! Разумеется! Отличная идея!

Я бы не сказал, правда, что при этом он горел особым энтузиазмом. Похоже, так и эдак крутить в голове мысль о раскрытой тайне происхождения Федора Кузьмича ему нравилось гораздо больше, чем копаться в архиве.

Отдельно стоящего здания архиву не полагалось. Все документы и книги просто сложили в коробки и свалили в полуподвальной комнате. Запиралась эта сокровищница знаний на простой висячий замок. Никаких пометок или табличек на двери не было. Да уж, невежливо они как-то с информацией обошлись… Впрочем, похоже дело было не только в том, что историю сочли непреспективным занятием. Похоже, был еще какой-то скандал, связанный конкретно с Ларошевым. Возможно, кто-то другой и сумел бы отстоять судьбу факультета, но слишком горячему в высказываниях Владимиру Гаевичу это не удалось.

— Вот в этих коробках, — Ларошев обвел рукой картонную кучу. — Материалы по имперской истории. Учебники, таблицы, мемуары… Коробки у дальней стены — это материалы по разным сибирским городам. Копии архивов городских управ, подшивки газет… Видимо, с них нам и следует начать.

— А вот в этих коробках что? — спросил я, ткнув пальцем в несколько одинаковых коробок, на каждой из которых были написано явно даты. 1913–1917, 1934–1936. Расставлены они были не по порядку, правда.

— Это старые личные дела студентов, — Ларошев махнул рукой. — Их сюда свалили, потому что места другого не нашлось, видимо.

«Значит, это то, что мне нужно», — подумал я. Но вслух сказал другое.

— Никогда не понимал, как можно что-то найти в таком хаосе.

— Здесь вовсе не хаос, молодой человек! — Ларошев опять упер руки в бока и стал похож на Бабку-Ёжку. — Да, каюсь, кое-где коробки расставлены как попало, но если знать систему, то можно найти что угодно очень быстро!

Он пустился в рассуждения, активно жестикулируя и, в качестве иллюстрации своих слов, открывая то одну, то другую коробку. Я старался запомнить его объяснения, чтобы когда приду сюда самостоятельно, не почувствовать себя ослом, как тогда в библиотеке.

Через какое-то время стало понятно, что он все больше отвлекается на раздел имперской истории. На какой-то книжке он вообще залип, махнул на меня рукой и уселся в угол, уткнувшись носом в страницы.

Я понял, что теперь я предоставлен сам себе, и могу спокойно покопаться в личных делах студентов. Кого мне там нужно было найти? Катерину Крюгер? Хотя стоп. Вряд ли она сохранила девичью фамилию матери. А замужем она была за Гаврилой Курцевичем. Значит…

Я листал ярлычки, расставленные в алфавитном порядке и радовался, что на самом деле в университете после баниции училось не так уж много студентов. Иначе мне пришлось бы перелопатить просто тонны подписанных папочек, пока я нашел бы нужную.

Ага. Все даже проще. Катрина Крюгер-Курцевич, год рождения одна тысяча девятьсот двадцать первый. Факультет историко-филологический.

Я выхватил из коробки нужную папку. Оглянулся еще раз на Ларошева, но тот так увлекся, что не замечал ничего вокруг. Так что я спокойно засунул не особенно толстую пачку листов бумаги сзади под ремень брюк и собрался уже поставить коробку на место, но обратил внимание, что следующая папка явно была сунута сюда по ошибке. Мирослав Бедный. Мирослав… Где-то я совсем недавно слышал это имя.