Я закатываю глаза и вздыхаю.

— Конечно, ты так думал. Это нормально, что прославленный доктор Джек Соренсен увлечен кучей холодных костей, но боже упаси, если кто-то помимо него испытывает рвение к работе, — ворчу я.

Я замолкаю на долгое мгновение, пока Зайка не уверенно совершает круг, и понимаю, что больше ничего не узнаю в ней, ничего не осталось от души, остались только мех, плоть и костный мозг. Жало жжет глубоко в моей груди, в моих глазах. Я моргаю, не отрывая взгляда от койота.

— Нет. Я изучала Зайку в течение трех лет. Я вовсе не испытываю к ней безразличия, Джек.

Мы погружаемся в молчание, пока Зайка смотрит вниз на траву, колышущуюся на ветру, как крошечные знамена. Она пробегает несколько шагов, прежде чем, спотыкаясь, останавливается и качает головой, ее челюсть отвисает, а язык шевелится в открытом рту, когда она пытается сглотнуть. Джек наклоняет голову, наблюдая за происходящим. Поведение Зайки заметно странное, даже с такого расстояния и без использования оптического прицела.

— Бешенство? — спрашивает он.

Мой палец ласкает изгиб спускового крючка, сердце, кажется, замирает в груди, его вес слишком тяжел для моих костей.

— Да. Мне сообщили об агрессивном койоте, который был убит на Митчелл-стрит несколько недель назад. Его проверили, и результат оказался положительным на бешенство. Я разбросала лекарственную приманку по полям, но, похоже, опоздала. Может, я использовала недостаточно лекарств. Надо было сделать еще один круг, но я увлеклась другими… приоритетами, — признаю я, сопротивляясь внезапному желанию взглянуть на Джека.

Тихие нити вокруг нас туго натягиваются, завязываясь узлом у меня в горле. Тишина никогда не беспокоит меня, когда я остаюсь одна в поле, наблюдая за поведением дикой природы. Но когда я с другими людьми, тишина часто гложет, царапает мой разум, вызывает зуд в мыслях. Это как живая дыра, которая просит заполнить ее, лишь бы мое воображение не затащило меня туда, куда я не хочу идти.

— Никаких колких замечаний, Джек? — спрашиваю я, подпитывая пустоту, когда она начинает поглощать меня. Но, честно говоря, я также удивлена, что он не воспользовался возможностью отчитать меня за самопровозглашенную ошибку. — Я наблюдала за ней почти столько же, сколько нахожусь здесь, в Уэст-Пейне. Из всех здешних жизней ее мне больше всего нравится, и я только что призналась, что ее страдания — моя вина. Нечего добавить?

Тишина. Зайка спотыкается вдалеке.

Я сглатываю, когда мой палец вздрагивает на спусковом крючке.

— Давай, — шепчу я сквозь узел, стягивающий мои голосовые связки. — Ты же так радуешься, прокручивая нож в ране.

Молчание Джека кристаллизуется у меня под кожей, обжигая, как прикосновение льда. Мой взгляд не отрывается от Зайки, ее язык снова вываливается из открытой пасти.

— Черт возьми, Джек, просто сделай это уже…

— Кайри…

Мой выстрел останавливает его на полуслове, сила взрыва эхом отражается от насыпи ручья. Зайка падает в траву и не шевелится.

— И этого хватит, — шепчу я.

Я перекидываю рюкзак через одно плечо, а винтовку — через другое и поднимаюсь, не оглядываясь, иду прочь, чтобы забрать еще одну душу.

Ту, чью не хотела забирать.

Глава 8

Окрасить в красный

ДЖЕК

Три дня.

За это время я находил кусочки Мейсона в своих ежедневных обедах. Ногти в йогурте. Яички в салате с тофу. Внутренности в дорожной кружке с яичным супом.

Когда я подошел к Кайри, чтобы расспросить о ее выходках, ее ответ был таким: «Ты сказал избавиться от тела… Переваривание — это фантастическая форма утилизации, Джек.»

После этого я решил, что пришло время кремировать вещественные доказательства, которые она подарила мне вместе с половиной Мейсона. Все улики следует сжечь, а пепел использовать для удобрения моих гималайских маков.

Все, кроме бедренной кости.

Я сохраню ее в надежном месте. Когда дело доходит до Кайри и ее непостоянного темперамента, разумно иметь в запасе хотя бы одно доказательство.

Пока осенний ветерок разбрасывает оранжевые и красные листья по Мейн-стрит, я сажусь на скамейку у тротуара и листаю свой альбом для зарисовок. Я видел Колби только на своих рисунках.

Он пропал без вести.

Не удивлюсь, если в следующий раз он начнет появляться в моих салатах.

Перевернув чистый лист, я легонько провожу карандашом по бристольской бумаге, и царапающий звук графита по поверхности доставляет мне глубокое удовлетворение. Обычно я предпочитаю более грубую и плотную бумагу. Мне нравится текстура, тонко изломанные линии в каждом мазке. Но для этого конкретного эскиза требуется более мягкая поверхность, чтобы передать все тонкие нюансы черт.