Все замороженное оттаивает под лучами солнца.

Я ни разу не представлял себе, каково это — убить кого-то с партнером.

Теперь, внезапно, мне стало трудно представить свою жизнь без нее рядом.

Я признаю, что у Кайри есть разумный план. Если агенту Хейзу нужен убийца для преследования, то, дав ему ниточку из прошлого Истребителя, он развеет свою одержимость.

Большинство убийц не меняют своего поведения, в этом нет ничего шокирующего.

Я никогда не думал, что изменю своим безжалостным привычкам.

И все же я здесь, рискую всем — своей свободой, своей жизнью — чтобы обезопасить девушку, и думаю о том, как кровь бурлит у меня в жилах в ожидании нашего следующего убийства.

Час спустя я подъезжаю к Медицинскому учреждению Хоуп-Спрингс. Поскольку я не могу быть в двух местах одновременно, надо создать себе алиби, именно по этой причине я поехал через границу штата.

Медсестра Пэм приветствует меня у стойки регистрации, когда я записываюсь.

— У нее хороший день, Джек, — в ее улыбке искусно сочетаются надежда и жалость. — Хорошо, что ты пришел сегодня, хотя это немного неожиданно.

— Я скоро отправлюсь в длительную поездку, — говорю я в качестве объяснения отклонения от своего распорядка. Но не отклоняюсь от замысла. Даже малейшее отклонение от нормы привлекает внимание, и именно поэтому я стараюсь никогда не совершать этой ошибки.

С натренированной улыбкой я прикрепляю бирку посетителя к своему блейзеру, затем меня ведут в палату, которую я посещаю дважды в год. Сегодня не один из тех запланированных дней.

Я ставлю цветы в горшке — ее любимую сирень — на подоконник, прямо рядом с другими, собранными за эти годы. Психически здоровый человек почувствовал бы некоторую долю вины за то, что использовал своего любимого человека в качестве алиби.

— Они прелестны, — говорит медсестра Пэм. — Правда, Шарлин? — она одаривает меня лучезарной улыбкой. — Так мило, Джек.

Я торжественно киваю.

— Я буду в Канаде на ее день рождения. Решил, что должен принести их сейчас.

Когда я стою над женщиной в постели с тонкой, как бумага, кожей и беру ее за руку, я смотрю в стальные, пустые глаза, отражение моих собственных.

— Привет, мам.

Шарлин Соренсен ничего не говорит в ответ. Она не реагирует. Ее глаза рефлекторно моргают, рука вздрагивает в моей, но это не признак жизни. Ее взгляд не задерживается на мне; она не осознает, что я здесь, или что она здесь.

В течение двух лет мама в полностью вегетативном состоянии. Затем Шарлин немного пришла в себя и пришла в состояние минимального сознания, после чего ее прогресс застопорился. Она не двигается с тех пор, как мне исполнилось шестнадцать.

С самой первой секунды, как она посмотрела в мои холодные, бесчувственные глаза, она поняла, что я не в себе. Другой.

Ее муж тоже это знал. Хотя она приняла на себя основную тяжесть побоев за мою аномалию. Чем больше мое поведение беспокоило отца, тем сильнее он бил ее. Обвинял ее в том, что его сын «гребаный псих». Ночь, когда он нанес ей черепно-мозговую травму, из-за которой она на следующие два года оказалась в вегетативном состоянии, стала для него последней.

Он умер от рук своего сына-психа.

Зато в ту ночь побои прекратились.

Хотел бы я испытывать более глубокое раскаяние из-за того, что слишком поздно решился защитить ее. Правда в том, что для матери, у которой есть только один любимый ребенок, которая видит сквозь маску, которую я ношу для остального мира, не знать об убийце, которым вырос ее сын, почти милосердно.

Ей, по крайней мере, не придется страдать от этой боли.

Я наклоняюсь и целую ее в прохладную щеку. Отрегулировав термостат в ее комнате, я сажусь на стул напротив ее кровати, а она рассеянно смотрит в потолок.

Все врачи и медсестры утверждают, что разговаривать с человеком в таком состоянии полезно. Это не вернет их обратно, но их подсознание слышит наши слова, наш голос, устанавливает связь с нашими эмоциями, и это помогает им выстоять.

Я никогда долго не разговаривал со своей матерью в таком состоянии. Во-первых, в моем тоне нет никаких интонаций, которые могли бы передать какие-либо чувства. И, во-вторых, рассказывать стенам о хобби, которым я заполняю свои дни, — не разумно.

Однако сегодня я лезу в сумку, стоящую у моих ног, и достаю свой альбом для рисования. Листаю страницы, пока не перехожу к недавнему рисунку Кайри.

— Это девушка, с которой я… встречаюсь, — говорю я, понимая, что мне трудно определить глубину того, что Кайри значит для меня, и навесить ярлык на наши отношения.

Я перехожу к следующему изображению, тому, которое я набросал, следя за ней возле бара, пока она выслеживала свою жертву.

— Она блестящий биолог дикой природы, — говорю я. — Умная, хитрая, очаровательная, — я хихикаю. — Очень общительная. Очень… требовательная. На самом деле, моя полная противоположность. Она — свет в моей тьме, — я провожу подушечкой пальца по затененному изгибу ее щеки. — И, кажется, что сейчас я без нее ничего не смогу сделать.