— Пока на него работает такой человек, как вы, он может быть спокоен, — заметил Наритака. — Но вам я глубоко сочувствую. В Америке я уже второй год и вижу, что люди нашей с вами крови не могут рассчитывать здесь на успех. Японцев не собираются перевешать, как угрожали в прежние времена, но и ходу им не дают. Кое-как и терпят до очередной вспышки расовой ненависти.

— Я все же надеюсь, что со временем японцы станут полноправными гражданами американского общества, — сказал Татэяма.

Разговор был ему неприятен. Жаловаться не хотелось, а говорить об этом равнодушно Татэяма не мог.

— Вряд ли это когда-нибудь произойдет, — решительно возразил Наритака. — Японцы слишком самобытны, чтобы раствориться в этом космополитическом обществе.

Татэяма налил еще немного сакэ гостю и себе.

— А почему бы вам не побывать в Японии? — вдруг спросил Наритака.

— У меня там уже никого нет из родных, — печально ответил Татэяма. — Я буду чувствовать себя там очень одиноким.

— Не думаю, — серьезно произнес Наритака. — Среди своих вы немного отдохнете душой. Подумайте! Мои друзья охотно примут вас и сделают все, чтобы ваше пребывание на родине было приятным.

Проводив Наритака, Татэяма постоял на улице, дыша морозным воздухом.

Разговор с представителем «Ямато дэнки» смутил его.

Япония… Он часто думал о ней. Она манила и одновременно отпугивала его. «Дома не любят таких, как мы, сынок, считают нисэев предателями. Живи уж здесь…»

Он не мог забыть сорок первый год. После Пёрл-Харбора всех японцев, даже тех, кто уже получил американское гражданство, отправили в концентрационные лагеря.

Агенты ФБР, полиция и солдаты врывались в дома, устраивали обыски, отбирали радиоприемники и фонари — считалось, что японцы подают сигналы вражескому флоту. Потом всем было приказано собрать вещи и грузиться в специальные поезда. Несколько лет японцы провели за колючей проволокой, в плохо сколоченных тесных бараках, охваченные постоянным страхом. Врачей в лагере не было. Именно там умер старший брат Ника Татэяма.

Вся Америка ненавидела японцев. Патриотически настроенные владельцы баров и аптек вывешивали объявления: «Охотничий сезон на японцев открыт. Лицензии выдаются в неограниченном количестве». Газеты именовали японцев «маленькими желтыми людьми, которые хотят украсть нашу Калифорнию».

Чувство страха уже никогда больше не отпускало Татэяма-старшего. До самой смерти он боялся американцев в форме и не мог поверить, что остался жив. Его страх передался и Нику Татэяма.

Стоя возле своего дома и уставившись невидящим взором в темноту, Татэяма с болью думал о том, что где-то за океаном его родина — Япония.

Вдоль горизонта вытянулась цепочка огней. Море без устали бросалось на скованный бетоном берег. Ладетто представил себе, каково морякам в такую погоду. Да и на суше сейчас было не сладко. Тоненькие стены летнего отеля «Сан» пропускали холод, и Ладетто нещадно мерз у себя в номере. Он надел все, что у него было теплого. Последним резервом было пальто из верблюжьей шерсти.

Ладетто скучал. По телевизору показывали новости: снег выпал по всей стране. Мелькнули непривычные для Японии кадры: железнодорожные пути, заваленные снегом, остановившиеся из-за заносов поезда. Выходить из гостиницы не хотелось. Перед ужином, уткнув подбородок в шарф и подняв воротник, он все-таки немного прошелся, чтобы нагулять аппетит. В телефонной будке возле гостиницы торчал длинноволосый юнец. Ладетто очень скоро замерз и вернулся в номер.

Сонобэ уже пора было приехать. Ладетто в задумчивости вышагивал взад-вперед по комнате. Ровно в десять он опять вышел на улицу. Телефон-автомат освободился, и Ладетто набрал номер гостиницы.

— Да, — с готовностью подтвердил дежурный. — Господин Гондзо Сонобэ приехал минут пятнадцать назад. Он поселился в номере 431.

Пройдясь немного вдоль моря, Ладетто вернулся к себе. Сонобэ надо было дать какое-то время, чтобы он мог привести себя в порядок. Однако прошло уже полчаса, а инженер все не появлялся. Когда пробило одиннадцать, Ладетто решил пойти в номер к Сонобэ.

Он вызвал лифт и спустился на четвертый этаж. Ему пришлось пройти два длинных пустых коридора, прежде чем он оказался перед дверью с табличкой 431.

Аадетто постучал. Сонобэ не отозвался. В номере было тихо. Но Сонобэ не мог лечь спать, не повидавшись с американцем.

Он еще раз постучал. Снова никто не отозвался. Возможно, Сонобэ вышел из номера. Аадетто автоматически взялся за ручку двери — комната оказалась незапертой.

— Сонобэ-сан? — неуверенно произнес Аадетто.

Он переступил через порог. На вешалке в прихожей висел бежевый плащ, на полу стояла раскрытая сумка.

Аадетто прошел в комнату. Много места в ней занимала кровать, застеленная покрывалом в синюю и белую полоску. Большой термос и жестянка с чаем были открыты. На диване лежали костюм, рубашка, галстук. Где же Сонобэ?

Аадетто услышал, что в ванной комнате бежит вода.

— Сонобэ-сан! — громко позвал он.

Никакого ответа. Аадетто решительно взялся за ручку. Дверь подалась с трудом, словно изнутри ее кто-то держал. Когда образовалась щель, Аадетто просунул в нее голову.

На кафельном полу тесной ванной комнаты, устремив незрячие глаза в потолок, лежал Гондзо Сонобэ в гостиничном кимоно. Его затылок был разбит. Край раковины и кафель на полу залиты кровью.