До того как Бородатый упомянул про ревматизм, капитан и сам думал пойти наверх, но теперь он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы показать этому наглому сопляку, что он пока еще в силах стоять на своем. И капитан остался вникать во все мелочи погрузки. Его указания разносились по всему судну, от носа до кормы, и благодаря ему мы были отлично осведомлены, что где должно и будет стоять.

– Старик бушует, – шептались грузчики. – Знать, мало ему Елизар заплатил за рейс. Они уже давно спорят, а Елизар все жмется и не накидывает. Его понять можно, всем платить никакой мошны не хватит, но и капитан по-своему прав, деньги с каждым днем все дешевле.

Про деньги нам и без них все было прекрасно известно, а вот очередное напоминание о Елизаре насторожило и огорчило. Этот Елизар обладал скверной привычкой появляться каждый раз, как черт из табакерки, когда его меньше всего ждали.

– Староста вроде бы обещал пожаловать, – пробегая мимо нас, бросил кому-то из товарищей Глазастый. – Что ему тут понадобилось?

Теперь еще и староста! Мы догадывались, что старосте тут понадобилось не что-то, а кто-то. Что за день! Как с ночи не заладилось, так и пошло. Сплошные расстройства. Если они еще и про Никитина вспомнят, то вообще хоть в воду кидайся. Но в воду кидаться не пришлось. Нас спас наш славный капитан. Бородатый сильно задел его достоинство, и он приложил все усилия к тому, чтобы даже в мелочах настаивать на своем. Поэтому, когда ему передали просьбу старосты задержать отправление катера, он только прорычал:

– Погрузка закончена, если успеет, милости просим. Но у меня на судне железный порядок – отчаливаем через пятнадцать минут после завершения погрузки. Передайте, чтоб спешил. Ждать никого не собираюсь.

В итоге староста успел бы только помахать нам вслед с берега, если бы у него вдруг возникло такое желание. Но почему-то он не захотел пожелать нам доброго пути, наоборот. Он вопил проклятия всем сварливым старикам и старым консервным банкам, которые возомнили себя кораблями, и прыгал на обрывистом берегу, который для этого был вовсе не предназначен. И потому неудивительно, что целый пласт раскрошившейся земли рухнул вниз, унеся с собой крикуна. Но даже холодная ванна, правда, принятая против желания, не успокоила старосту. Пуская пузыри и дожидаясь, пока его извлекут из воды, он продолжал изрыгать проклятия в адрес капитана, его корабля и всех женщин в мире. Последнее все отнесли за счет того, что он считался человеком глубоко религиозным. И только мы с Маришей догадывались об истинной подоплеке его проклятий в адрес женского пола.

Староста со своей компанией остался на берегу, а мы на корабле. Вода и топливо, щедро заправленное в топку катера, уносили нас все дальше. Единственным темным облачком на горизонте оставался Бородатый, который по какой-то причине находился на корабле, к вящему неудовольствию нашему и капитана. Но Бородатый указал ему на какой-то пункт, имеющий место быть в соглашении между Елизаром и капитаном, и тот вынужден был уступить.

– Пошли в трюм, – предложила Мариша. – Здесь скоро может стать небезопасно.

На самом деле она решила немного перекусить теми вкусными вещами, которые в изобилии должны были находиться в трюме. Спустившись в трюм, мы обнаружили, что не являемся его единственными обитателями. Сидя на коробках, с мрачным видом нас поджидала таинственно пропавшая недавно и так же таинственно возникшая теперь Ира.

– Наконец-то вы появились! – поприветствовала она нас. – Я уж думала, вас обнаружили, и удивлялась, что не слышно ваших предсмертных криков.

Вступление ее приветственной речи не отличалось оптимизмом, но продолжение было еще хуже. Прямо сказать, оно подавляло.

– Лучше бы вам вовсе на свет не родиться, – с отвращением пережевывая шоколадные конфеты с ликером, засахарившимся еще в прошлом веке, продолжила Ира. – Вы же совершенно ненормальные, как вас из больницы выпустили?

Для разговора с Маришей она выбрала самый неподходящий тон. С моей подругой надо было разговаривать ласково, желательно в увещевательном тоне, если хочешь от нее добиться понимания или хотя бы того, чтоб она просто тебя выслушала. В противном случае могли возникнуть неожиданные казусы. Так и случилось.

Мариша решительным шагом направилась к Ире, и после непродолжительной борьбы та осталась без коробки конфет. Лишившись ее, она сразу же приобрела значительно более веселый, довольный всем происходящим вид. Похоже, конфеты плохо на нее действовали.

– Влипла я из-за вас в историю! – воскликнула несколько примирившаяся со своим положением Ира. – Дед Петро предупреждал, чтоб я не совалась и не связывалась с этими людьми, а я, дура, не послушалась. Но ведь они казались такими правильными. Не ругались матом, не валялись под крыльцом в грязи, не обращались друг к другу с худыми словами, не бездельничали в день рабочий, чтили день воскресный и не забывали молиться перед обедом. А главное – они не пытались склонить меня к греху, затащив в постель.

Все перечисленные недостатки подозрительно подходили ее мужу, а добродетели, которыми она явно восхищалась, полностью у оного отсутствовали. Что на это сказать, мы не знали, поэтому решили вернуться от отвлеченной темы к более актуальным вопросам. Я спросила:

– Ты нашла свою бабушку?

– А чего ее искать? – удивилась рассеянная Ира, сама недавно рыдавшая о горькой судьбе похищенной старушки. – Она, оказывается, уехала к сестре в Киев. Там кто-то то ли умер, то ли родился. Из телеграммы было непонятно.