Но как бы ни был слаб фонарь, мне удалось все–таки рассмотреть то, что я искал, – следы от подошв на влажной земле. Здесь, под плотным кустарником, не росла даже трава – солнце не пробивалось совершенно. Поэтому земля была чиста от листьев, от травы, от мусора, и на ней все отпечатывалось четко и ясно. А поскольку в кармане у меня лежали снимки, которые я получил час назад, узнать рисунок подошвы не представляло труда.

Да, отпечаток на земле был мне знаком.

Совсем недавно я видел его на полу в собственном номере.

– Ну, что? – спросил Жора. – Нашел? – Он обладал способностью задавать удивительно точные вопросы, несмотря на их внешнюю бестолковость.

– Нашел.

– Ну и отлично. Пошли, пока наш коньяк не убрали. А то они могут. Вдруг решат, что нам больше не хочется. У них это не заржавеет. Уж сколько раз случалось.

И мы вернулись в кафе.

Мастиф лежал недалеко от входа, и, несмотря на полнейшее добродушие, глаз его был бдительно скошен в сторону темных кустов. Видимо, он еще не успокоился и готов был опять навести порядок на подвластной территории.

Наш коньяк стоял на месте. И огрызки бутербродов тоже лежали на столе, хотя их полнейшая непригодность в пищу была видна на расстоянии.

– За что выпьем? – спросил Жора.

– За победу. Над силами зла. Как мы их понимаем.

– Прекрасный тост! – воскликнул Жора с подъемом. – Прямо просится в стихи.

– Дарю! – Я выпил из мутноватого стакана коньяк, сунул в рот оставшуюся от бутерброда корочку. Заказывать еще чего–то не хотелось – передо мной разверзлась такая пропасть, такая пропасть, что было не до закуски.

Главное открытие – у меня в номере был не вор.

Кто–то очень хотел убедиться, что я – это я.

Видимо, убедился.

Если этот же человек прятался в кустах, значит, что? Значит, его интересовал именно я.

Или же он продолжал убеждаться?

У него было время выстрелить? Было. Но почему–то этого не сделал. Он мог застрелить того же мастифа? Нет, мастифа застрелить не мог. Он бы себя выдал. Показал бы, что завелся в Коктебеле человек, способный на подобное.

Странное ощущение вдруг овладело мною – я почувствовал себя здесь в полнейшей безопасности. У дверей лежал мастиф, невдалеке развалилась бестолковая борзая, Жора читал шаловливые свои стихи, потом его позвала к себе за стол Полищучка, потом ее муж позвал меня, и через некоторое время мы сидели плотной компанией и трепались обо всем на свете легко и беззаботно. Я заказал коньяк, внук Мухиной – или сын Клодта, какая разница! – заказал мясо с картошкой фри, и вечер наш продолжал набирать обороты, раскручиваться и приобретать видимость настоящего праздника, долгожданного и счастливого.

Нас никто не торопил, в коктебельских забегаловках не принято торопить. Пользуясь этим, многие посетители, если, конечно, хватает сил и денег, встречают рассветы, любуются, как над горой Хамелеон поднимается солнце, как по пустынному пляжу в предрассветном тумане бродят тяжелые чайки и галька поскрипывает под их мощными лапами.

И как, скажите, как не заказать в таком случае бутылку настоящего шампанского, чтобы, как говорили днепропетровские ребята Гриша и Валера, залакировать настоящую пьянку.

И мы ее достойно залакировали.

А ребята были хорошие, надежные. Но с недостатками.

В кабинете начальника леспромхоза Сергея Агапова собрались еще двое – Николай Усошин и Слава Горожанинов. Начальник лагеря и начальник железнодорожной станции. Перед ними на тумбочке стоял телевизор. Хороший японский телевизор с достаточно большим экраном. И с пультом управления, который позволял на расстоянии, не вставая, увеличивать и уменьшать звук, прибавить красного или голубого цвета – в зависимости от личных вкусов и характера передачи. А передача была такая, что всем троим хотелось вообще убрать красный цвет, – показывали залитый кровью ворсистый пол в гостинице «Россия». Иногда им хотелось убрать голубой или серый цвета – когда на экране появлялись жутковатые ощеренные лица трупов.

Длинный Агапов сидел в низком кресле, поставив локти на колени и подперев кулаками щеки. Роскошный исландский свитер, который он купил на Тверской, недалеко от Белорусского вокзала, сидел на нем свободно, палевые узоры оттеняли здоровый цвет лица. В общем, свитер явно красил хозяина, придавая ему вид северный, но в то же время раскованный, может быть, даже столичный. Отдыхать Агапов любил на юге, в Крыму, загорал там до черноты и среди бледнолицых северян смотрелся действительно неплохо, а для некоторых даже соблазнительно.

Впрочем, в эти минуты агаповский загар посерел, глаза потухли и даже свитер, за который он не пожалел бешеных денег, тоже как бы померк, пошел клочьями – чувствовал свитер состояние хозяина и старался соответствовать.

Усошин в форме майора сидел в углу на стуле, откинувшись назад, словно подставляя физиономию под начальственные пощечины. На экран он смотрел со странным выражением не то неудовольствия, не то пренебрежения к тому, что видел. Но, скорее всего, и недовольство, и пренебрежение относилось к людям, которые все это сделали.