– Мне бы очень не хотелось, чтобы наши московские друзья были с нами неискренни, – повторил Усошин уже с мягкой улыбкой, но эта мягкость была куда опаснее того оскала, который напугал Агапова минуту назад. – Мне бы не хотелось, чтобы наши московские благодетели, – он ткнул пальцем в телефон, по которому только что разговаривал Агапов, – оказались хоть в чем–то неискренними с их бесхитростными северными подельниками, – прорвалось у него словцо из зоны.

И Усошин опять улыбнулся – простодушно, доверчиво, даже как бы слегка стесняясь слов, которые только что сам произнес. Но в глазах его на секунду сверкнули два красных сатанинских огонька – отблески солнца, которое било прямо в немытые стекла агаповского кабинета.

Третий день шел дождь – такое бывает даже в Коктебеле. Было тепло, но море вдруг похолодало до пятнадцати градусов за одну ночь. Достаточно было войти в воду по щиколотку, как ноги моментально стыли. На спор можно было окунуться, но радости при этом никакой.

– Что, слабо? – спросила закутанная в полотенце девушка на берегу, увидев, как я сделал шаг в воду и тут же отшатнулся назад.

– Да нет, войти могу… Я не уверен, что на ваших глазах достойно выйду из воды.

– Почему?

– Меня ведь просто выбросит на берег!

Сквозь устоявшуюся вонь мочи я поднялся по ступенькам на площадь с чувством облегчения. Все возвышенные и трепетные любители встречать рассветы гадили здесь же, под себя, разве что спускались на несколько ступенек вниз, к пляжу.

Жоры на площади не было – дождь. Если нет покупателей, ему тоже у парапета делать нечего. Мой знакомый журналист Алевтин познакомился с судомойкой из стриптиз–бара и теперь не всегда приходил даже на завтрак. Встречи у них были только по утрам – после ночной смены тетенька торопилась в его номер – такое условие поставил ей Алевтин.

И она его приняла.

Любовь зла.

Владелец литературно–музыкального салона и ведущий крымский поэт Слава Ложко уехал на своем разболтанном «жигуленке» в город Днепродзержинск – там, оказывается, открывался местный краеведческий музей, и Слава был представлен в качестве экспоната – своими стихами, разумеется, портретом, даже личными вещами. Почти не надеванные штаны пожертвовал Слава музею, бутылку из–под коньяка «Коктебель» и плавки, в которых впервые вошел в Черное море лет сорок назад. Все было с благодарностью принято и размещено в застекленных витринах. Перед отъездом, правда, Слава успел набить морды двум бестолковым хамоватым водителям, которые поначалу не поняли, с кем имеют дело. Теперь они долго будут помнить Коктебель и того, кто повстречался им на жизненном пути.

И Жанна пропала.

Три дня я не встречал ее ни на пляже, ни на набережной, ни на торговой площади. Оказывается, я совершенно не представлял, где она живет, не знал ее фамилии и вообще стал сомневаться, что она существует на белом свете.

Время от времени в разрывах туч показывалось солнце, дорожки сразу просыхали, а истосковавшиеся по теплу мужчины и женщины бросались на пляж, на ходу срывая с себя одежды. Но стоило им только повернуть лицо к теплым лучам, как солнце тут же скрывалось за тучами и опять шел дождь. Несчастные бросались в укрытие, спешно прикрываясь теми же одеждами, которые пять минут назад с себя сдирали.

Продавцы мокли в своих палатках, не смея свернуть торговлю – их пребывание на набережной уже оплачено. Книжные прилавки были покрыты дырявым целлофаном, армяне с тысячелетней печалью в глазах в десятый раз разогревали на газовых горелках окаменевшие шашлыки. Мужик, который каждый вечер устраивался с громадным блюдом красных, светящихся в темноте раков, невозмутимо мок под дождем, прихлебывал пиво и неустанно этих раков поедал. Это была лучшая реклама. Глядя на него, у кого душа не содрогнется, чья ладошка не потянется в карман за последней гривной, чтобы съесть такого же рака и запить таким же холодным пивом. Дождь лил, горка красной чешуи возле мужика все росла. Капли стекали по его лицу, а он этого как бы даже и не замечал – ел раков и запивал пивом. Независимо от того, сколько у него купят раков за вечер и купят ли вообще хоть одного, блюдо с наступлением темноты опустевало. Мужик собирал на блюдо шелуху из красных панцирей и уходил в ночь, чтобы на следующий вечер снова появиться все с тем же алюминиевым блюдом, на котором горой возвышались красные, светящиеся в темноте раки.

Продолжая короткими перебежками продвигаться по набережной – от навеса к навесу, от ресторана к ресторану, – я наконец наткнулся на знакомую физиономию. Это был полубанкир–полукиллер из Днепропетровска.

– Привет, – сказал он таким спокойным и уверенным голосом, будто мы с ним каждый вечер что–то пили. – Дождь идет, – добавил он, поясняя свой тон.

– Третий день, – ответил я так же значительно, будто пароль произносил.

– Говорят, еще не меньше недели будет херачить.

– Вода – десять градусов тепла, – продолжал я словами пароля.

– Маловато, – кивнул он понимающе. – Вода ничего, но, понимаешь, ноги мерзнут.

– Сегодня утром вдоль берега была ледяная кромка… Небольшая такая, сантиметров десять. Но тянулась до самого Карадага.

– Ишь ты, – сказал он без удивления. – Выпить бы чего–нибудь… Ты как?

– Надо!

– Дальше на набережной стоит небольшой магазинчик… «Коктебель» называется. В нем все настоящее, прямо с завода по оптовым ценам. Самый дешевый магазинчик, но о нем никто не знает.

– А ты как узнал?