Возле светлого пятна, распластанного на траве, стояли двое. Скорее всего, парень с девушкой, хотя различить невозможно – оба были в спортивных костюмах.

Ну все, сейчас начнется.

Ближайшие люди где? В ресторане. Туда они и помчатся. Для этого им надо выскочить на набережную, свернуть в сторону Карадага и уже там поднимать панику.

И набежит пьяная толпа, все будут радостно говорливы, как же, такое приключение – труп в конце сезона. Неплохое название для детектива – труп в конце сезона. Женщины опять начнут вскрикивать, закрывать в ужасе глаза, но ни за что, ни за что их не оттащить от трупа, пока его не увезут в Феодосию.

Я не спеша оделся, натянул на себя сырые еще брюки, пиджак, перемазанные в грязи туфли – настал момент, когда все эти уличающие следы можно обесценить.

В ресторане неожиданно смолкла музыка, значит, парень с девушкой уже добрались туда.

И визги прекратились.

Все идет, как я и предполагал. Через две–три минуты можно выйти из номера, спуститься по лестнице и приблизиться к замершей в восторженном ужасе толпе.

У меня не было никаких сил ждать, и я, вынув из холодильника красное мускатное, выстрелил пробкой в потолок. Шампанское нельзя пить, причмокивая губами. Шампанское надо налить в большой бокал и залпом, большими глотками отпить половину, не менее. Да, надо сделать не менее двух–трех глотков, позволить шампанскому влиться в тебя свободной, ничем не сдерживаемой струей, а вот с третьим глотком не торопись, пусть вино побудет во рту, пусть пузырится и наполняет тебя острым холодным хмелем. И когда уже не будет никаких сил терпеть этот праздник во рту, начинай потихоньку, ощущая вкус, цвет, да–да, ощущая языком розовый цвет шампанского, начинай медленно пропускать его в себя, не торопясь, держась из последних сил, со стоном, точь–в–точь как это бывает с женщиной, в тот самый момент, в тот самый момент…

Вот так я выпил полный тонкий бокал, который украл когда–то в Германии. Не мог удержаться – сунул в кожаную сумку и ушел небрежной походкой миллионера. А бокал унес. Тонкий, округлый, полулитровый, на мощной устойчивой ножке.

Подойдя к молчаливо стоявшей толпе, я протиснулся вперед. Мясистый лежал точно в той же позе, в которой я его и оставил. Живые люди в таком положении лежать не могут. Поза трупа. Неестественно вывернутые руки, запрокинутая голова, вразнобой подтянутые ноги. Все правильно, ничего не изменилось с того момента, когда я еще теплого обшаривал его. Я обошел вокруг Мясистого, чтобы увидеть его подошвы. Так и есть – узоры с поперечными полосами. Значит, все–таки пересеклись наши тропинки, значит, мы все–таки встретились…

И вдруг я увидел Жанну.

Ее не было дня три, она не появлялась у столовой Дома творчества, на пляже, на набережной. И вдруг – стоит. Живая и невредимая. Бледная, правда, но здесь все бледные. Может быть, и я тоже – живой ведь человек. Я удивился, увидев Жанну, она еще больше удивилась, увидев меня. Даже бровки вскинула, даже ручки от лица опустила.

Пробираясь к Жанне, я опять споткнулся, ступив в канаву, перед кем–то извинился, придерживаясь за чье–то плечо, вытер туфли о свежую, опять же зеленую траву. Обладатель плеча наверняка вспомнит, если у него спросят – да, скажет он, действительно, этот мужик провалился в канаву и держался за меня, вытирая ноги о траву.

– Привет, – сказал я Жанне. – Давно не виделись.

– Привет, – сказала она без прежней легкости.

– Как ты здесь оказалась?

– Из ресторана пришла. Вместе со всеми.

– А что ты там делала?

– Веселилась.

– С кем?

– Ревнуешь? – она вымученно улыбнулась.

– Конечно.

– На каком основании?

– Воспоминания будоражат. Где ты была эти дни?

– С девочками в Ялту ездили.

– Зачем?

– Прошвырнуться.

– Меня бы взяли.

– Поехал бы? – На этот раз она удивилась совершенно искренне, почти как раньше.

– А почему нет?

– Ты знал его? – она кивнула в сторону трупа.

– Вроде не встречались.

– Я, кажется, видела его на набережной. Он все время один ходил. С каким–то странным выражением лица, будто кого–то ждал или искал… Странный тип.

– Разберутся.

– Послушай, – Жанна отвела меня в сторонку, мы вышли на асфальт. – Послушай, Женя… Только откровенно… Это ты его?

– Не понял? – дернулся я, чувствуя, что не надо бы так, спокойнее нужно, равнодушнее. Интерес должен присутствовать только как любопытство, не больше.

– Завалил ты? – спросила она спокойно, хотя словцо произнесла… Как бы это… Профессиональное.

– Ты что?

– Когда мы с тобой общались в одну прекрасную ночь… Помнишь? У тебя из шкафа что–то выпало. Хорошо так громыхнуло.

– Жорино произведение?

– Там был еще пистолет с глушителем.

– А, да… Что–то такое припоминается, – я уставился в светлеющее небо с совершенно дурацким выражением лица, будто мне действительно припомнилось что–то странное. – Но другие впечатления той ночи мне запомнились гораздо лучше, – сказал я, поворотив глаза от неба к Жанне. – И подавили все другие воспоминания.

– Откуда он у тебя? – Она смотрела на меня исподлобья, твердо, не мигая. Может быть, только теперь я понял, что передо мной не просто веселая курортная девочка, передо мной более серьезное существо. И внутри у нее не только солнце, как мне показалось в самом начале на пляже.

– Понимаешь, – я провел рукой по воздуху, охватывая жестом весь Карадаг. – Эта штуковина была в номере, когда меня туда только поселили. Как–то стало холодно… Как и тебе, помнишь? И я выдернул из стопки одеяло. Он и вывалился. Я поудивлялся и опять засунул его на место. Вещь все–таки ценная, опять же может пригодиться.