– Ну что, Толя, – усмешливо проговорил Ваня, тощеватый парнишка с наглаженными штанишками и начищенными туфельками. Все, что касалось Вани, хотелось называть уменьшительными, даже ласкательными словами – туфельки, носочки, пальчики с наколочками, скромными такими, невнятными, смазанными, но все–таки наколочками. – Ну что, Толя, – повторил он врастяжку, – опять мы с тобой покорешались?

– Вроде того, – согласился Курьянов и в то же время как бы поставил под сомнение слова Вани, как бы отодвинул его от себя подальше.

– Подбросишь к дому?

– Конечно, нет, Ваня, – усмехнулся Курьянов и быстро взглянул ему в глаза. – К остановке доставлю, а дальше доберешься сам.

– Остановка – это хорошо, – согласился Ваня.

– Когда думаешь приступать?

– Зачем вам об этом беспокоиться, Анатолий Анатольевич? – удивился Ваня. – Как–нибудь соберусь.

– Клиента запомнил?

– Поехали, Толя. Поехали, – устало проговорил Ваня, будто общение с Курьяновым лишило его всех сил, будто он до конца выложился.

Курьянов тронул машину, выбрался из металлического месива, свернул на тенистую улочку и уже через минуту был далеко от порта, от всех тех мест, которые так или иначе, но были связаны с предстоящим убийством. К троллейбусной остановке он подъехал медленно, остановился в отдалении, где бы никто не смог увидеть его, узнать, броситься приветствовать.

Выходя из машины, Ваня не сказал ни слова, будто не только силы у него кончились, но и слова оказались израсходованными. Он лишь поднял руку, как бы прощаясь, Курьянов кивнул, и оба расстались с чувством облегчения. Они уже тяготились друг другом, стремились избавиться от собеседника, который знал о другом главное. Легкой походкой зэка Ваня направился к остановке, и Курьянов просто не мог, просто не мог не обратить внимание на его зауженные книзу, наглаженные брючки. Черные Ванины туфельки посверкивали на солнце, и золотая печатка на его пальце тоже посверкивала. Он не сделал ни одного лишнего движения – не махнул рукой, даже не оглянулся. Шагнул в листву деревьев у троллейбусной остановки и скрылся с глаз.

А на следующий вечер, оставив машину у громадного грузовика, Ваня двинулся в сторону того самого дома, на воротах которого были приварены две жестяные птички. На Ване были потертые джинсы, растоптанные кеды, светлая безрукавка, на плече – сумка с инструментом. Наверно, убийство можно сравнить с выдергиванием зуба – лучше не тянуть, а сразу, без промедления, а там уж будь что будет. Какой–то анекдот есть, когда клиент у зубного врача возмутился – как, вы тянули зуб три секунды и я должен отдать вам за это уйму денег? На что врач отвечает что–то в том духе, что если настаиваете, то я могу тянуть ваш зуб полчаса, только бы вам не было жалко своих рублей.

Ваня придерживался точки зрения врача – сразу и быстро.

Гущин подъехал, как и говорил Курьянов, уже в темноте. Он остановил машину напротив своего дома и направился к калитке, чтобы открыть ворота изнутри и уже потом въехать во двор.

Все получилось в точности, как и рассчитал Ваня, – когда Гущин потянул ворота на себя, внутрь двора, и оказался совершенно открытым, со стороны улицы уже стоял Ваня. И как только ворота распахнулись и перед ним оказался Гущин, он трижды выстрелил ему в грудь. После первого выстрела Гущин рванулся было к дому, но последующие выстрелы свалили его наземь. Пистолет был с глушителем, поэтому в доме, во дворе никто не забеспокоился, никто не бросился на помощь хозяину дома, который в эти мгновения уже бился в предсмертной агонии.

Однако Ваня знал, что подобные подергивания еще не доказательство выполненного задания, – он подошел к Гущину и дважды выстрелил в голову. Пистолет не бросил, полагая, что незачем добром разбрасываться. И потом, оружие – какой–никакой, а все же след, и оставлять его ни к чему, хотя во всех криминальных телепередачах заботливые ведущие всегда подчеркивали – пистолет лучше бросить тут же, на месте преступления.

Ваня вышел из света фар оставленной Гущиным машины и сразу оказался в темноте. Случайный прохожий, который так и не понял, что произошло, впоследствии не смог даже сказать, куда делся человек, на несколько секунд мелькнувший в воротах.

А Ваня направился к своей машине, которую оставил здесь же, за ближайшим углом. Правда, номера пришлось немного изменить, на всякий случай. Открыв дверцу, бросил на заднее сиденье сумку с инструментом, завел мотор и тут же, не включая света, тронул машину с места. Лишь свернув за угол, он включил габаритные огни, подфарники, а еще через сотню метров – ближний свет. Свернув еще раз, Ваня оказался на пустоватом в это время проспекте и, не торопясь, не нарушая ни единого правила движения, чтобы никому в голову не пришло остановить его за превышение скорости, за резкий поворот, неловкий обгон, вот в таком неуязвимом режиме движения он миновал проспект, свернул в полутемную улочку, потом в переулочек и как бы растворился в большом южном городе, среди огней, среди машин и прохожих, среди обстоятельств и происшествий.

Уже в своем гараже, слепленном из ржавых листов железа, Ваня восстановил родной номер своей машины и отнес сумку с инструментом в безопасное место. У каждого наемного убийцы должно быть такое место. И лишь проделав все это, прокрутив мысленно все события вечера, все, что с ним произошло, и все, что могло произойти, Ваня вошел в маленький глинобитный домик, где жил со своей мамой, поздоровался, поцеловал женщину в щечку, посидел у телевизора, не слыша и не видя ничего, что происходило на экране, и лишь после этого прошел на кухню и выпил стакан водки.