Я собирал двигатель «Москвича» после расточки цилиндров и шлифовки коленчатого вала. Подошёл Альберт: «Хули мучишься?! Дай денег, я сделаю!» «Нет, уж лучше я сам помучаюсь»… Это был первый мой двигатель. И я вовсе не мучился, я понимал, что делаю, и мне нравилась эта работа, и первый собранный мной двигатель служил долго и безотказно. В отличие от ремонтируемых Альбертом…

Мы с Володей Рыбиным выправляли в ремзоне ЦРММ балку переднего моста «Москвича» его отца, погнутую боковым ударом колеса о поребрик. Проще было бы, конечно, заменить её новой, но купить её было негде. Пришлось выправлять, кувалдой, конечно. Осторожно, чтобы не перегнуть; перегиб грозил новыми трудностями. Работа была кропотливой и тяжёлой: после очередного удара кувалдой мы ставили балку на место, подсобирали мост, ставили колесо и измеряли развал. И так много раз. Проще было измерить расстояние между характерными точками на противоположной стороне балки и добиваться такого же размера на повреждённой стороне, но до этого надо было додуматься, а мы…Век живи, век учись! В дальнейшем я поступал именно так, но в тот первый раз до такой простой вещи почему-то не додумался, и дело сильно затянулось. Начальник ЦРММ разрешил нам работать и ночью, устно, конечно. Но вредная старуха-сторожиха никаких объяснений не слушала, приходила, выключала освещение, мы продолжали работать с переноской. Это её злило, ей хотелось пойти спать, оставлять нас ей не хотелось, выгнать же нас она не могла. Мешала она нам сильно, а нам нужно было закончить до утра и уехать: так просил Смешко. Я пригрозил доложить, что она спит на дежурстве, если продолжит нам мешать. Она пошла спать, а мы продолжили и завершили свою работу.

Одно время в комнате с нашей аппаратурой помещалась и часть нашей камералки, остальная была в отпуске. Оператор генгруппы Федя Евдокимов привлекал к себе внимание женщин, стращая их опасностями работы с генгруппой, больше мнимыми, чем реальными. Была, правда, особенность включения усилителя мощности, никакой опасности не представляющая. Газотроны, на которых был выполнен трехфазный высоковольтный выпрямитель, перед подачей на них высокого напряжения следовало хорошо прогреть, иначе проводимость одного из них могла оказаться обратной, что равносильно короткому замыканию. Ничего вредного при этом не происходило – срабатывала защита, но сопровождалось это громким треском, напоминающим небольшой взрыв. Кнопка включения высокого напряжения была расположена низко, и Федя, сам напуганный своими россказнями, сидя на корточках, тянул к ней дрожащий палец. Едва Федин палец коснулся её, ещё не нажав, я со всей силы хлопнул рукой по жестяной задней стенке усилителя. Произошедшее напугало меня самого: бедный Федя совершил огромный невероятный прыжок над самым полом спиной вниз и упал на спину на кабели, лежащие под столом в нескольких метрах от усилителя. Обошлось, к счастью, без травм. Камералка хохотала! Федя выбрался из-под стола в пыли и паутине. – Вам смешно, а меня чуть не убило! – обижался он. Новый взрыв хохота в ответ.

В чужой камералке, занимавшей комнату напротив, была женщина с удивительно подвижной, как бы переливающейся фигурой, за которую прозвали её Фигурой Лиссажу. Прозвище это как нельзя лучше отражало особенность её хорошенькой изменчивой фигурки. Любитель и ценитель женщин, наш Фёдор сокрушался: «К этой бы фигуре да личико поаккуратней приделать…».

При мне в ЦРММ произошло три пожара. Первый следовало бы назвать «возгоранием», так как он был локален, и из-за него ни здание, ни оборудование, ни люди не пострадали. Безвозвратно погибла только швабра, с помощью которой было обезврежено это возгорание. В ЦРММ часто использовали разные подходящие по размеру, форме и материалу приблудные детали, которые постоянно пополнялись как бы сами собой. Однажды токарь, по своему обыкновению, на большой скорости точил что-то из старой детали из алюминиевого, как он думал, сплава. Сплав оказался магниевым. Загоревшаяся стружка упала в поддон и подожгла скопившуюся там такую же стружку. Магниевая стружка горит стремительно при очень высокой температуре.

В ЦРММ привыкли при всяких ЧП действовать дружно и быстро – все так или иначе зависели от благополучия мастерских и слаженно боролись с возникающими неприятностями. Кто-то мгновенно схватил стоявшую поблизости швабру и выгреб горящую стружку на покрытый плиткой пол, где она мирно и догорела. Оставшееся на полу бело-чёрное пятно смыли серной кислотой, домыли бензином. На полу осталось только чистое пятно, которое быстро сравнялось с остальным полом. В поддоне станка не успела даже обгореть краска. Устранение последствий другого пожара, тоже успешно ликвидированного собственными силами, потребовало дружных и быстрых усилий сразу нескольких человек. Один молодой начальник партии варил на упомянутом верстаке в коридорчике смывку краски для своего автомобиля. Основным компонентом смывки был ацетон, жидкость очень горючая. Варил в стеклянной двухлитровой колбе на электрической плитке с открытой спиралью. Колба, конечно, лопнула, вспыхнувшая жидкость пролилась на заваленный всяким хламом верстак и под него, где хлама тоже хватало. Пламя поднялось до потолка, закоптив и его, и стену. Огонь тут же погасили, обгорелый хлам стащили в мусорный контейнер и завалили свежим мусором. Потолок и побеленную часть стены отмыли и вновь побелили, крашеную часть стены покрасили нитрокраской для быстрого высыхания. Пол в коридорчике отмыть не удалось, и его тоже покрасили. Кто-то всё же настучал пожарному инспектору, и он явился к концу рабочего дня. Долго и подозрительно осматривал он плоды наших трудов и всё принюхивался. Придраться было не к чему, а запах гари, оставшийся, несмотря на проветривание, заглушала вонь нитрокраски. В конце концов, он подозрительно спросил, в честь чего это мы затеяли ремонт. Он был у нас недавно и помнил, что особой нужды в ремонте не было. Мы на мгновение растерялись, но самый сообразительный из нас лихо ответил: «А в честь праздника!» Праздника в ближайшее время не предвиделось. «Какого такого праздника?» «В честь исторического пленума нашей партии!» – без запинки ответствовал сообразительный. Пленумы происходили регулярно, и все они были историческими. Против пленума не попрёшь!

Третий пожар был серьёзнее, могло выгореть всё здание вместе со спавшей по обыкновению сторожихой, если бы не наш бортоператор Володя Жигарев. Пожар начался ночью. Володя остался в ту ночь на работе, чтобы подогнать свои институтские дела. Он учился заочно, а дома у него условий для занятий не было. Среди ночи он почувствовал сильный запах горелой резины. Решил было, что горит электропроводка, но усомнился в этом, потому что помещения должны были обесточивать на ночь. Выйдя в коридор, увидел, что из-под двери большой комнаты напротив нашей идёт дым. Дверь в эту комнату была заперта, и увидеть, что там происходит, он не мог. Он спустился вниз, где был телефон, вызвал пожарных и разбудил сторожиху. Пожарные приехали быстро, но попасть сразу во двор не смогли, так как сторожиха отказывалась открыть замок на воротах. Не пререкаясь со старухой, пожарные сдёрнули замок и въехали во двор. Дальше они действовали крайне непрофессионально и вопреки здравому смыслу. Вместо того, чтобы подняться наверх, открыть дверь в горящую комнату, которую не нужно было даже ломать, потому что ключ висел в помещении охраны, и потушить возгорание несколькими вёдрами воды, они разбили сразу несколько окон в горящей комнате. Получивший приток воздуха огонь взвился до потолка, там с громкими хлопками стали лопаться от жара электрические лампочки. Пожарные подумали, что рвутся какие-то боеприпасы и храбро решили уехать. Жигарев снова позвонил по 01, уехать пожарным не позволили, лампочки к тому времени все полопались, и жизни пожарных больше ничто не угрожало, они щедро залили комнату водой. В действиях пожарных одно было хорошо: они не вскрыли комнату, где начался пожар, и не входили туда, что облегчило расследование. А причина была очевидна. В комнате было свалено в беспорядке имущество какой-то партии, в том числе мощные аккумуляторные батареи 5НКН100 в деревянных ящиках, штатных крышек на аккумуляторах не было, зато на голые их выводы были навалены кабели в экранах, которые и замкнули открытые выводы аккумуляторов, раскалились и подожгли резиновую оболочку кабеля. Вместо того чтобы поблагодарить Володю Жигарева и как-то его отметить и даже наградить за то, что он спас здание ЦРММ со всей его начинкой, включая глупую старуху-сторожиху и уникальную аппаратуру БДК, его пытались обвинить в том, что именно он устроил этот пожар. Вопреки фактам и здравому смыслу. На высоте оказался начальник ЦРММ Саша Смешко. Он сам и сразу заявил, что разрешил Жигареву работать ночью. От Жигарева постепенно отстали, так его и не поблагодарив.

Здание ЦРММ и сейчас стоит на прежнем месте. Слишком мала его площадь, чтобы на его месте построить очередной торгово-развлекательный комплекс, да и район не больно престижный. Впрочем, дело времени: придёт кому-нибудь в голову ликвидировать завод «Красный Выборжец», и освободится огромная территория. Пока, насколько можно видеть с Кондратьевского проспекта из окна трамвая или автобуса, здание нисколько не изменилось, те же тополя перед ним, тот же желтоватый петербургский цвет. Зайти посмотреть? Зачем? Недавно кто-то из писателей сказал на ТВ, что никогда не бывал на похоронах друзей, предпочитая хранить их в своей памяти живыми. Давно уже нет Западного геофизического треста, и неизвестно, кому теперь принадлежит здание ЦРММ. Здание умерло для меня, и не стоит посещать чужие холодные руины. Но сдавливает горло, и подступают слёзы, когда я дописываю эти строки.

ДОНБАССКАЯ АЭРОГЕОФИЗИЧЕСКАЯ ПАРТИЯ

ЕЙСК

Я приехал в Ейск жаркой ещё осенью 1957 года. Ейск, вернее часть его, которую я увидел, представился мне скорее посёлком городского типа с широкими улицами, заросшими короткой зелёной травой. Несколько коз, привязанных к забитым в землю колышкам, паслись на улицах. Улицы были образованы белыми одноэтажными домиками частного сектора с обязательными номерными фонариками на каждом доме. Позже я узнал, что только эти фонарики в тёмное время освещают улицы. Наверное, где-то был «центр» с многоэтажными домами, магазинами, всякими присутственными местами, но я пока там не бывал. Жизнь была сосредоточена между несколькими близко расположенными местами: домом, в котором я поселился, камералкой, морем и домом, хозяйка которого взялась нас кормить. Нас – это двоих парнишек техников-геофизиков, работающих в камералке, и меня, к ним присоединившегося. Кормила нас хозяйка не очень вкусно, но сытно. Мясо заменяли разные «субпродукты». Почти не было овощей, хотя осенью на рынке они должны были бы продаваться в изобилии. Но мы как-то не задавались этим вопросом, ели что дают. Сыты, и ладно. Море мне не понравилось. Чтобы попасть к воде, нужно было спуститься с крутого глинистого обрыва в несколько метров высотой. Вода была мутная от взвешенной глины. Мелкая вода ниже колена простиралась на сотни метров от берега. До глубокой воды приходилось идти по липкому от глины дну.

Прежде чем приступить к работе бортоператора я проходил «курс молодого бойца» в камералке. О работе камералки я в общих чертах уже рассказывал в начале этого повествования. Донбасская партия располагала двумя аэрогеофизическими станциями АСГМ-25, выпущенными заводом «Геологоразведка» в Ленинграде, и двумя самолётами АН-2, на которых они были установлены. Станция состояла из феррозондового Т-магнитометра со следящей ориентирующей системой и автоматическим переключением пределов измерения и гамма-канала на многочисленных счётчиках Гейгера, размещённых в двух кассетах. Результаты измерений каждого канала записывались на отдельной диаграммной ленте с помощью пишущих гальванометров, объединённых в общий регистратор. На каждой ленте фиксировалась высота полёта над поверхностью земли по данным бортового радиовысотомера. Гондола магнитометра с датчиком и механизмом ориентирующей системы жёстко крепилась на штангах к борту самолёта. Самолёты летали на съёмку почти ежедневно по шесть часов. Поэтому нагрузка на камералку была очень большой, и для оперативной обработки материалов съёмки в камералке работало много людей. Руководила работой камералки, а практически и всей работой партии Елена Алексеевна Маева, женщина молодая, но опытная и требовательная. Под её началом камералка работала чётко и быстро, и не обработанных материалов съёмки надолго не оставалось. Значительную часть работы выполняла картограф Катя Гулина, и сама, и организационно. Она следила за правильным оформлением отчётного картографического материала на кальках и собственноручно оформляла цветные красочные карты графиков для демонстрации на защите отчётов. Наверное, скучное однообразие чёрно-белых калек утомляло картографа-художника, привыкшего к многоцветию геологических карт, и на цветных картах для защит она хоть немного отводила душу. Бывали ещё очень жаркие дни, и тогда Маева устраивала большой перерыв до наступления вечерней прохлады. Досаждали осенние мухи, и не только людям. Однажды я увидел, как муха бежала по только что проведённой тушью по кальке линии и … выпивала ещё не высохшую тушь, оставляя за собой едва заметную линию. Работая в камералке, я исподволь узнавал весь механизм работы партии, в том числе и работу бортоператоров. Когда, наконец, я оказался в самолёте, я уже был более или менее подготовлен к работе бортоператора. Вообще, недолгая работа в камералке, руководимой Е.А. Маевой, оказалась для меня хорошей школой профессионального взросления, хотя и до того я вовсе не был инфантилен. Обстановка дисциплины и непрерывной продуктивной работы достигалась Еленой Алексеевной без видимого принуждения, как должное. Я так это и воспринимал, но некоторые работники камералки считали её чуть ли не тираном и побаивались.