У нас в деревнях есть такое поверье: стоит парню и девушке дать друг другу слово, как у них сразу все разладится. Верно ли это? Судите сами. В феврале Хан получил известие о том, что его возлюбленная вышла замуж. Ее отдали за отпрыска некоего Зиа, сподобившегося пройти только первый тур на конкурсных экзаменах [27] . Дом Зиа считался чуть ли не нищим. Сыну его сравнялось пятнадцать, однако по виду больше тринадцати и дать нельзя было, такой был заморыш. Личико сморщенное, не поймешь, то ли мышонок, то ли еще какой звереныш. Одним словом, ни рожи, ни кожи. И взял себе в жены такую красотку, как Тэ. У нас говорят про урода, женившегося на красавице: сыч на ветке цветущей сливы. Хан был вне себя от бешенства. Тэ винить было нечего, Хан понимал, что ее принудили к браку родители. И конечно же, спустя некоторое время до него дошли слухи о том, что Тэ бросила мужа и бежала из дому. Ее поймали, и родной отец, за волосы прикрутив к пальме, зверски избил ее кнутом, потом велел обрить наголо и обмазать известью, да еще пригрозил, что проволочет с позором под треск колотушек по селу, ежели она станет упорствовать и отказываться вернуться к мужу. Куда тут денешься! Хан с ужасом представлял, сколько слез пролила Тэ, и молил случая на несколько дней заглянуть домой — уговорить мать внести за Тэ выкуп. Однако мать, выслушав, воззрилась на него в неподдельном испуге: неужто девки в селе перевелись, что приспичило мужнюю жену отбивать?! Хан умолял, настаивал, угрожал, наконец, выкрасть Тэ. Мать не заставила себя ждать с ответом — мигом женила его на другой.

Снадобье это могло бы оказаться целебным, будь жена Хана красивой и ласковой. Женщине не стоит больших усилий вытеснить из памяти мужа соперницу. Однако, на беду, жена Хана оказалась большеротой и потливой. Хана раздирали досада и ярость. Даже говорить ни с кем не хотелось. Он молча собрался и уехал в город, казалось, что со случившимся он примирился. Однако тогда уже он был полностью поглощен обдумыванием некоего весьма дерзкого плана…

Хан наконец увидел мужа Тэ. Вон он, стоит там, этот недоросток, крысеныш. Пялится, задрав стою жалкую физиономию и хохоча во все горло, на то, как продавец тянучек забавными припевками зазывает покупателей. Хан смотрел на него взглядом, полным презрения. Черт побери! Кого-кого, а уж такого сопляка он запросто одним пинком на тот свет отправит. Снова взявшись за велосипед, Хан вышел на дорогу и свернул к высокому баньяну. Прислонив велосипед к дереву, он постоял немного, размышляя о чем-то и обмахиваясь полой белого аозай [28] . Могло показаться, что он просто прячется здесь в тени. Однако это было не так. Хан наблюдал за девушками и женщинами, собравшимися сюда с намерением полакомиться разными яствами.

Их было довольно много. Оплывшие, бесформенные матери семейств со своими чадами, чьи головенки, только что наголо обритые и лоснящиеся, очень напоминали плод быоя. Тучные старухи, напялившие на себя одну поверх другой множество разных одежек. Грациозные и тоненькие молодые девушки. Все они стояли небольшими группами, человека по три-четыре, и увлеченно болтали о чем-то или же, присев перед лавчонками, с наслаждением уплетали вермишелевую похлебку и пирожки баньдук. Что это было за зрелище! Становилось просто страшно, с таким аппетитом, упоением, даже жадностью они все поглощали, алчно уставившись в свою пиалу, на свой кусок, бросая быстрые взгляды то на соседок, то на порции, разложенные перед торговками… Казалось, они прикидывали на глазок: своим я, пожалуй, не наемся, вон соседке повезло больше, если б не деньги, взяла бы себе вон тот и вон тот кусочек, да и вон еще тот тоже, пожалуй, бы съела. Горка пирожков баньдук таяла на глазах. Тогда они начинали есть помедленнее, смакуя каждый кусочек. Лишь когда от всего оставались одни только пустые зеленые листья, в которые заворачивали пирожки, они с большим сожалением опускали палочки для еды, но тут же тянулись налить пополнее в пиалу похлебки с крабами, съедали и это и только после всего, опершись руками на колени, отдуваясь, тяжело поднимались с земли, предварительно еще раз бросив тоскующий взгляд на круглые крышки корзин, на которых раньше лежали пирожки…

Хан простоял так, наблюдая, как они едят, чуть ли не несколько часов, совсем позабыв о цели, что привела его сюда. Но ведь не затем же в самом деле появился он здесь, чтобы глазеть, как они объедаются. Нет, он пришел с намерением разыскать Тэ, отвести ее куда-нибудь в сторону, туда, где народу поменьше, высказать ей все, на что решился. И если Тэ еще любит его, если у нее осталось еще мужество, он уведет ее за собой. Они сами построят свою жизнь, а там будь что будет! Эту мысль Хан вынашивал целых три месяца, после чего и преисполнился отваги. Лица, которые он только что наблюдал в дине — неприступное его собственного отца и ненавистное отца Тэ, — только прибавили ему решимости. А об омерзительной физиономии мужа Тэ и говорить нечего. Он-то воображал, что его волю ничто не в состоянии поколебать. Но сейчас…

Господи! Ведь если б Тэ была здесь, она наверняка вот так же попросила бы торговку дать ей на три су пирожков баньдук и на су похлебки. Точно таким жестом поднесла бы она пиалу ко рту и, причмокивая, похлюпывая, принялась бы за еду. И ее губы, полные, свежие, кораллового цвета, стали бы такими же мокрыми, как у остальных, и похлебка точно так же стекала бы ей на хорошенький точеный подбородок, оставляя на нем жирные потеки и кусочки пищи, и она вот так же рукавом вытирала бы его… О господи! Где она, та красота, что привиделась Хану? Он вдруг почувствовал такую невероятную слабость во всем теле, что вынужден был присесть у баньяна прямо на землю. Его охватила тоска. Он не в состоянии был понять, что с ним творится. Такого смятения чувств он еще не переживал. Постепенно в этом хаосе как будто начало нечто вырисовываться. Многочисленные мечты развеялись, как дым. Остался один конфуз и капелька стыда, но любви — любви уж точно не оставалось никакой. Недолговечность — вот что губит пылкое юное чувство! Только человек решил жизни не пожалеть ради любимой, и на тебе — выясняется, что это лишено всякого смысла.

Хан устало поднялся.

Внимание его вдруг привлекли девушки, стоявшие неподалеку, — в разговоре они упомянули имя Тэ. Он глянул на них повнимательнее. Одна из девушек разворачивала белый платочек, остальные, разглядывая его, болтали:

— Тэ наверняка его где-то нашла. С чего это ее муженьку пришло бы в голову такую вещь покупать?

— Конечно!

— Сколько ты отдала?

— Два хао.

— Всего? Дешево.

— Конечно, дешево. Только я бы на него ни за что не польстилась. На что мне вышитый?..

— Может, ты и права… Ну а я вот сразу его схватила, ведь почти даром! Ну и что, чем я рискую? Луен запросто на него соблазнится, продам ей, пусть пофорсит. И три хао запрошу — все дешево покажется. Мне целое хао останется, куплю пирожков баньдук!

Куплю пирожков баньдук!.. Опять эти пирожки!.. Господи! Значит, этих прелестных, нежных, наивных созданий больше всего заботит еда. Им не часто удается всласть поесть, и в пище они нуждаются, по-видимому, больше, чем в любви. Не для того ли продала Тэ его подарок, чтобы поесть пирожков баньдук?

Щеки Хана залились краской, он понял, насколько оказался смешон! Нет, он не станет помнить зла и не будет казнить ее своим презреньем. Отныне он начнет жить с открытыми глазами…

Каким безумием было мечтать увести ее! Какое это мальчишество: думать, что можно быть сытым одной любовью!..

Ах, милые, дорогие девушки, надо, оказывается, заботиться и о вашем пропитанье! Спасибо вам, вы научили Хана уму-разуму!.. Теперь он наконец будет знать: прежде чем запечатлеть поцелуй на цветущих губках возлюбленной, накорми ее.