Кхиет молча разглядывал шрамы на лбу врача. Двое практикантов вышли из аудитории. Ну и ну! Что же это такое? Кхиет потер виски. Как ловко этот тип жонглирует красивыми словами, как легко они слетают с его губ! Как ловко манипулирует словами «дисциплина», «принципы», «достойное поведение», «аттестат», «дело чести для работника науки», «доверие правительства», «забота о политзаключенных» и так далее… Самое страшное заключается в том, что для таких, как этот тип, любой человек — это всего-навсего «объект», носитель чуждых ему взглядов…

Врач протянул чиновнику стакан с водой… Тот продолжал говорить. Кхиет старался не смотреть на говорившего и не слушать этих мерзких разглагольствований. Он бессмысленно уставился на колбу с лиловыми цветами. Какой бред, какая мерзость!.. Кхиет почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Только бы не сорваться! Кхиету показалось, что его бешено бьющееся сердце вот-вот вырвется наружу. Его рука судорожно дернулась… Надо уметь владеть собой! Это ведь тоже искусство…

Чиновник из службы госбезопасности закончил свой инструктаж… Кхиет потянулся и с трудом сдержал вздох облегчения. Врач пошел проводить докладчика. Кхиет, с трудом преодолевая дурноту, молча шел следом. Осторожно ступая, он прислушивался к шуршанию серого гравия под ногами, каждый камешек словно тихо говорил что-то свое. Врач шел далеко впереди. А если отказаться? Кхиет вздрогнул. Рука судорожно сжала темные очки, по телу поползли мурашки. А под каким предлогом он может отказаться? Если за ним установлена слежка, они будут продолжать следить, даже если он откажется. На него надвинулась мрачная холодная стена с железными решетками на окнах…

— Доктор!

— Что? В чем дело? — врач обернулся к нему на ходу.

— Да нет, ничего. Не буду вас задерживать…

Врач замедлил шаг, взял Кхиета за локоть, потом отпустил, и, посмотрев ему в глаза, вдруг быстро заговорил:

— Тебе показался невыносимым этот спектакль? Ничего, учись терпению, иначе нельзя! За двадцать лет врачебной практики чего только не приходилось видеть! Когда-то я был студентом вроде тебя, юношей, преисполненным светлых надежд. Но постепенно светлые мечты и прежние представления разбились в пух и прах… Знаешь, когда? Я видел Хиросиму и Нагасаки! Это было страшно! — врач запнулся и, сдерживая волнение, продолжал: — Ты можешь это представить: ученые развивали медицинскую науку и одновременно изобретали атомную бомбу, чтобы сбросить ее на многолюдный город! Разве это не страшно? И сейчас делается то же самое. Скоро ты увидишь жертвы чудовищных пыток — это не идет ни в какое сравнение с тем, что когда-то уже было! И палачи будут заставлять нас врачевать эти страшные раны! Тебя заставит врачевать рану та же рука, которая минуту назад безжалостно нанесла увечье. И эта рука пользуется правом уничтожить плоды твоего профессионального искусства как раз тогда, когда ты добился успеха. Ты удивлен? Не удивляйся, такова реальность…

Врач замолчал. Под ногами шуршали камешки…

Железные решетки словно надвинулись на Кхиета, придавили его и вдруг завертелись бесконечным множеством колец. Каменная стена с заплатами из плотной решетки напоминала драную одежду, кое-как починенную неумелой рукой. Отверстия в решетке не больше шестнадцати миллиметров. Небо в квадратиках… Под аркой дежурят два полицейских. Третий подошел к ним. У всех троих одинаковые шестизарядные пистолеты, одинаково стучат ботинки с подковками. Каждый шаг отдается болью где-то в груди Кхиета. Может быть, все же отказаться? Под ногами шуршит гравий. Глупые воробьи подлетают к вентиляционным отверстиям, наглухо закрытым густой решеткой. Нет, отказываться поздно. Зачем тогда, спрашивается, он слушал инструктаж чиновника госбезопасности, без которого никого не впускают в тюрьму. Тюрьма? Да, и внешний вид здания и охрана — все говорит о том, что это самая настоящая тюрьма. Судя по словам чиновника, больничные сооружения подобного типа — последнее слово в истории медицины. Да как они не могут понять простую истину: человеческую душу нельзя покорить с помощью штыков, а ведь у них нет ничего, кроме штыков.

Кхиет и врач поднялись по ступенькам. Полицейский с взъерошенными бровями на сером лице вставил ключ в замочную скважину и процедил сквозь зубы: «Входите, пожалуйста».

На них пахнуло отвратительным запахом тлена, исходившим от четырех полутрупов, покрытых гноящимися ранами. Кхиет увидел до крайней степени истощенных людей с кожей воскового цвета, их можно было бы принять за трупы, если бы не живые глаза в глубоко запавших темных глазницах. Однажды знакомый врач из Сайгона рассказал Кхиету о том, как ему пришлось оказывать медицинскую помощь кадровому работнику, которого держали в больнице Тёкуан. Ему приходилось в присутствии полицейских и агентов службы госбезопасности обращаться с больным нарочито грубо, и только когда их оставили одних, он смог заговорить с ним. Поначалу кадровый работник держался очень настороженно: откуда ему знать, с кем он имеет дело? Но потом все изменилось. Кадровый работник выздоровел, а лечившего его врача в прошлом году арестовали за «антиправительственные действия».

Обследуя никелированным стальным стержнем, конец которого был обернут чистым бинтом, рану на вспухшей и посиневшей ноге у самого маленького своего больного, Кхиет обнаружил, что совсем недавно кто-то обкромсал края раны и в глубине ее виднеется кость. От прикосновения металлического стержня раненый вздрогнул. Кхиет, двумя пальцами держа инструмент, старался прикасаться к ране с максимальной осторожностью, почти нежно. Может, ощущения передаются через металл? Кхиет почувствовал, будто и у него заболела нога, будто это у него самого выщипывали кусочки живой плоти. Он опустил инструмент. Металлический стержень с громким стуком упал в оцинкованную чашу, и этот стук резко прозвучал в холодной, душной тишине палаты. Раненый — мальчик лет двенадцати, может, немного старше — лежал, плотно сжав губы и уставившись широко раскрытыми глазами в потолок. В палате застыла напряженная тишина. Кхиет вновь наклонился над раненым. Пулевая рана… очевидно, выстрел из автомата. И следы недавних пыток. Кхиет чувствовал устремленные на него взгляды. Он впервые проделывает такую болезненную процедуру без наркоза.

— Ты из Чуон? — спросил он мальчика.

— Да.

— Где и как тебя ранили?

— Они напали на нашу машину.

— Могу я знать твое настоящее имя?

— Меня зовут Муй.

— Хорошо. Сиди так, спокойно. Я знаю, что имею дело с настоящим мужчиной, — тихо сказал Кхиет, беря пузырек с порошком.

Он невольно сопоставил свою жизнь и жизнь этого мальчика. Он стрелял по врагу, вынес страшные пытки, дорогой ценой заплатил за свои идеалы. А он сам? Что совершил он, Кхиет? С четырнадцати лет мечтал стать врачом, хотел быть хорошим сыном, честным человеком, добрым соседом. Но мечта эта, словно насмешливая улыбка в зеркале, разлетелась вдребезги; сейчас уже нельзя, живя по-старому, быть хорошим сыном, честным человеком, добрым соседом… Кхиет искал, упорно, настойчиво искал выход из тупика.

Шуршит бинт, практикант делает свое дело сноровисто и ловко. Мальчик, наклонясь, пристально, не отрываясь, смотрит на Кхиета, смотрит ему прямо в глаза. Непонятно, то ли он не доверяет ему, то ли просто испугался… Кхиет молча продолжал свое дело. «Смотри, смотри! Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, и ты можешь смотреть на меня осуждающе, потому что я еще не достиг того, чего достиг ты».

Кхиет взял оцинкованную чашу и отошел от стола. В этой палате пулевые ранения были не у всех. У одного пациента было отбито легкое, у другого — сломана рука, у третьего — нервное расстройство, четвертого разбил паралич. Больной под номером девяносто шесть все время надрывно стонал. Кхиет уж привык к сумраку палаты — электрические лампочки тускло светились, будто глаза злого волшебника. От ран, казалось, уже не исходил больше удушливый запах, ударивший ему в нос, когда Кхиет впервые вошел сюда. Он врачевал раны людей, с которыми он должен был бы встретиться в другом месте, не здесь, где за каждым его движением постоянно следит холодный пронзительный взгляд, где из-за решетки за ним неотступно и внимательно наблюдают.