Владимир Высоцкий
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:
1967

Песня о вещем Олеге

Как ныне сбирается вещий Олег Щита прибивать на ворота, Как вдруг подбегает к нему человек — И ну шепелявить чего-то. «Эх, князь, — говорит ни с того ни с сего, — Ведь примешь ты смерть от коня своего!» Но только собрался идти он на вы — Отмщать неразумным хазарам. Как вдруг прибежали седые волхвы, К тому же разя перегаром, — И говорят ни с того ни с сего. Что примет он смерть от коня своего. «Да кто вы такие, откуда взялись?! — Дружина взялась за нагайки. — Напился, старик, — так пойди похмелись, И неча рассказывать байки И говорить ни с того ни с сего. Что примет он смерть от коня своего!» Ну, в общем, они не сносили голов, — Шутить не могите с князьями! — И долго дружина топтала волхвов Своими гнедыми конями. Ишь, говорят ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего! А вещий Олег свою линию гнул, Да так, что никто и не пикнул, — Он только однажды волхвов вспомянул, И то — саркастически хмыкнул: Ну надо ж болтать ни с того ни с сего, Что примет он смерть от коня своего! «А вот он, мой конь — на века опочил, — Один только череп остался!..» — Олег преспокойно стопу возложил — И тут же на месте скончался: Злая гадюка кусила его — И принял он смерть от коня своего. …Каждый волхвов покарать норовит, — А нет бы — послушаться, правда? Олег бы послушал — еще один щит Прибил бы к вратам Цареграда. Волхвы-то сказали с того и с сего. Что примет он смерть от коня своего! 1967

Два письма

I
Здравствуй, Коля, милый мой друг мой ненаглядный! Во первых строках письма шлю тебе привет. Вот вернешься ты, боюсь, занятой, нарядный — Не заглянешь и домой, — сразу в сельсовет. Как уехал ты — я в крик, — бабы прибежали: «Ой, разлуки, — говорят, — ей не перенесть». Так скучала за тобой, что меня держали, — Хоть причина не скучать очень даже есть. Тута Пашка приходил — кум твой окаянный, — Еле-еле не далась — даже щас дрожу. Он три дня уж, почитай, ходит злой и пьяный — Перед тем как приставать, пьет для куражу. Ты, болтают, получил премию большую; Будто Борька, наш бугай, — первый чемпион… К злыдню этому быку я тебя ревную И люблю тебя сильней, нежели чем он. Ты приснился мне во сне — пьяный, злой, угрюмый, — Если думаешь чего — так не мучь себя: С агрономом я прошлась, — только ты не думай — Говорили мы весь час только про тебя. Я-то ладно, а вот ты — страшно за тебя-то: Тут недавно приезжал очень важный чин, — Так в столице, говорит, всякие развраты, Да и женщин, говорит, больше, чем мужчин. Ты уж, Коля, там не пей — потерпи до дому, — Дома можешь хоть чего: можешь — хоть в запой! Мне не надо никого — даже агроному, — Хоть культурный человек — не сравню с тобой. Наш амбар в дожди течет — прохудился верно, — Без тебя невмоготу — кто создаст уют?! Хоть какой, но приезжай — жду тебя безмерно! Если можешь, напиши — что там продают. 1967
II
Не пиши мне про любовь — не поверю я: Мне вот тут уже дела твои прошлые. Слушай лучше: тут — с лавсаном материя, — Если хочешь, я куплю — вещь хорошая. Водки я пока не пил — ну ни стопочки! Экономлю и не ем даже супу я, — Потому что я куплю тебе кофточку. Потому что я люблю тебя, глупая. Был в балете, — мужики девок лапают. Девки — все как на подбор — в белых тапочках. Вот пишу, а слезы душат и капают: Не давай себя хватать, моя лапочка! Наш бугай — один из первых на выставке. А сперва кричали — будто бракованный, — Но очухались — и вот дали приз таки: Весь в медалях он лежит, запакованный. Председателю скажи, пусть избу мою Кроют нынче же, и пусть травку выкосют, — А не то я тёлок крыть — не подумаю: Рекордсмена портить мне — на-кось, выкуси! Пусть почшпот наш амбар — ведь не гнить зерну! Будет Пашка приставать — с им как с предателем! С агрономом не гуляй — ноги выдерну, — Можешь раза два пройтись с председателем. До свидания, я — в ГУМ, за покупками: Это — вроде наш лабаз, но — со стеклами… Ты мне можешь надоесть с полушубками. В сером платьице с узорами блеклыми. …Тут стоит культурный парк по-над речкою, В ем гуляю — и плюю только в урны я. Но ты, конечно, не поймешь — там, за печкою. — Потому — ты темнота некультурная. 1966

Песня о вещей Кассандре

Долго Троя в положении осадном Оставалась неприступною твердыней. Но троянцы не поверили Кассандре, — Троя, может быть, стояла б и поныне. Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. И в ночь, когда из чрева лошади на Трою Спустилась смерть, как и положено, крылата, Над избиваемой безумною толпою Кто-то крикнул: «Это ведьма виновата!» Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. И в эту ночь, и в эту смерть, и в эту смуту. Когда сбылись все предсказания на славу. Толпа нашла бы подходящую минуту, Чтоб учинить свою привычную расправу. Без устали безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. Конец простой — хоть не обычный, но досадный: Какой-то грек нашел Кассандрину обитель, — И начал пользоваться ей не как Кассандрой, А как простой и ненасытный победитель. Без умолку безумная девица Кричала: «Ясно вижу Трою павшей в прах!» Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — Во все века сжигали люди на кострах. 1967

Ой, где был я вчера

Ой, где был я вчера — не найду, хоть убей! Только помню, что стены — с обоями, Помню — Клавка была, и подруга при ей. — Целовался на кухне с обоими. А наутро я встал — Мне давай сообщать, Что хозяйку ругал, Всех хотел застращать. Будто голым скакал, Будто песни орал, А отец, говорил, У меня — генерал! А потом рвал рубаху и бил себя в грудь, Говорил, будто все меня продали, И гостям, говорят, не давал продыхнуть — Донимал их своими аккордами. А потом кончил пить — Потому что устал, — Начал об пол крушить Благородный хрусталь. Лил на стены вино, А кофейный сервиз, Растворивши окно. Взял да выбросил вниз. И никто мне не мог даже слова сказать. Но потом потихоньку оправились, — Навалились гурьбой, стали руки вязать, И в конце уже — все позабавились. Кто — плевал мне в лицо, А кто — водку лил в рот, А какой-то танцор Бил ногами в живот… Молодая вдова. Верность слову храня, — Ведь живем однова — Пожалела меня. И бледнел я на кухне разбитым лицом. Делал вид, что пошел на попятную. «Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!» Развязали, — но вилки попрятали. Тут вообще началось — Не опишешь в словах, — И откуда взялось Столько силы в руках! — Я как раненый зверь Напоследок чудил: Выбил окна и дверь И балкон уронил. Ой, где был я вчера — не найду днем с огнем! Только помню, что стены — с обоями, — И осталось лицо — и побои на нем, — Ну куда теперь выйти с побоями! …Если правда оно — Ну хотя бы на треть, — Остается одно: Только лечь помереть! Хорошо, что вдова Все смогла пережить, Пожалела меня — И взяла к себе жить. 1967

Песня про правого инсайда

Мяч затаился в стриженной траве, Секунда паузы на поле и в эфире… Они играют по системе «дубль-ве», — А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре». Ох инсайд! Для него — что футбол, что балет, И всегда он играет по правому краю, — Справедливости в мире и на поле нет — Потому я всегда только слева играю. Мяч затаился в стриженой траве. Секунда паузы на полей в эфире… Они играют по системе «дубль-ве», — А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре». Вот инсайд гол забил, получив точный пас. Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге, — Не могу: меня тренер поставил в запас, А ему сходят с рук перебитые ноги. Мяч затаился в стриженой траве. Секунда паузы на поле и в эфире… Они играют по системе «дубль-ве», — А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре». Ничего! Я немножечко повременю, И пускай не дают от команды квартиру — Догоню, я сегодня его догоню, — Пусть меня не заявят на первенство миру. Мяч затаился в стриженой траве. Секунда паузы на поле и в эфире… Они играют по системе «дубль-ве», — А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре». Ничего! После матча его подожду — И тогда побеседуем с ним без судьи мы, — Пропаду, чует сердце мое — попаду Со скамьи запасных на скамью подсудимых. Мяч затаился в стриженой траве. Секунда паузы на поле и в эфире… Они играют по системе «дубль-ве», — А нам плевать, у нас — «четыре-два-четыре». 1967, ред. 1968

* * *

У нас вчера с позавчера шла спокойная игра — Козырей в колоде каждому хватало, И сходились мы на том, что, оставшись при своем. Расходились, а потом — давай сначала! Но вот явились к нам они — сказали «Здрасьте!». Мы их не ждали, а они уже пришли… А в колоде как-никак — четыре масти, — Они давай хватать тузы и короли! И пошла у нас с утра неудачная игра, — Не мешайте и не хлопайте дверями! И шерстят они нас в пух — им успех, а нам испуг, — Но тузы — они ведь бьются козырями! А вот явились к нам они — сказали «Здрасьте!». Мы их не ждали, а они уже пришли… А в колоде как-никак — четыре масти, — И им достались все тузы и короли! Шла неравная игра — одолели шулера, — Карта прет им, ну а нам — пойду покличу! Зубы щелкают у них — видно, каждый хочет вмиг Кончить дело — и начать делить добычу. А вот явились к нам они — сказали «Здрасьте!». Мы их не ждали, а они уже пришли… А в колоде как-никак — четыре масти, — И им достались все тузы и короли! Только зря они шустры — не сейчас конец игры! Жаль, что вечер на дворе такой безлунный!.. Мы плетемся наугад, нам фортуна кажет зад, — Но ничего — мы рассчитаемся с фортуной! И вот явились к нам они — сказали «Здрасьте!». Мы их не ждали, а они уже пришли… Но в колоде все равно — четыре масти, — И нам достанутся тузы и короли! 1967

Лукоморья больше нет

Антисказка

Лукоморья больше нет, От дубов простыл и след, — Дуб годится на паркет — так ведь нет: Выходили из избы Здоровенные жлобы — Порубили все дубы на гробы. Ты уймись, уймись, тоска, У меня в груди! Это — только присказка, Сказка — впереди. Распрекрасно жить в домах На куриных на ногах, Но явился всем на страх вертопрах, — Добрый молодец он был — Бабку Ведьму подпоил, Ратный подвиг совершил, дом спалил. Тридцать три богатыря Порешили, что зазря Берегли они царя и моря, — Кажный взял себе надел — Кур завел — и в ем сидел, Охраняя свой удел не у дел. Ободрав зеленый дуб. Дядька ихний сделал сруб, С окружающими туп стал и груб, — И ругался день-деньской Бывший дядька их морской, Хоть имел участок свой под Москвой. Здесь и вправду ходит Кот, — Как направо — так поет. Как налево — так загнет анекдот, — Но, ученый сукин сын, Цепь златую снес в торгсин И на выручку — один — в магазин. Как-то раз за божий дар Получил он гонорар, — В Лукоморье перегар — на гектар! Но хватил его удар, — Чтоб избегнуть божьих кар. Кот диктует про татар мемуар. И Русалка — вот дела! — Честь недолго берегла — И однажды, как смогла, родила, — Тридцать три же мужука Не желают знать сынка, — Пусть считается пока — сын полка. Как-то раз один Колдун — Врун, болтун и хохотун — Предложил ей как знаток дамских струн: Мол, Русалка, все пойму И с дитем тебя возьму, — И пошла она к ему как в тюрьму. Бородатый Черномор — Лукоморский первый вор — Он давно Людмилу спер, — ох, хитер! Ловко пользуется, тать, Тем, что может он летать: Зазеваешься — он хвать! — и тикать. А коверный самолет Сдан в музей в запрошлый год — Любознательный народ так и прет! Без опаски старый хрыч Баб ворует, хнычь не хнычь, — Ох, скорей ему накличь паралич! Нету мочи, нету сил, — Леший как-то недопил — Лешачиху свою бил. и вопил: «Дай рубля, прибью а то, — Я добытчик али кто?! А не дашь — тады пропью долото!» «Я ли ягод не носил?! — Снова Леший голосил. — А коры по скольку кил приносил! Надрывался — издаля. Всё твоей забавы для. — Ты ж жалеешь мне рубля — ах ты тля!» И невиданных зверей. Дичи всякой — нету ей: Понаехало за ей егерей… В общем, значит, не секрет: Лукоморья больше нет, — Всё, про что писал поэт, это — бред. Ты уймись, уймись, тоска, — Душу мне не рань! Раз уж это присказка — Значит, сказка — дрянь.