Владимир Высоцкий
вернуться

Высоцкий Владимир Семенович
Шрифт:
1969

Про любовь в эпоху возрождения

Может быть, выпив поллитру, Некий художник от бед Встретил чужую палитру И посторонний мольберт. Дело теперь за немногим — Нужно натуры живой, — Глядь — симпатичные ноги С гордой идут головой. Он подбегает к Венере: «Знаешь ли ты, говорят, Данте к своей — Алигьери — Запросто шастает в ад! Ада с тобой нам не надо — Холодно в царстве теней… Кличут меня Леонардо. Так раздевайся скорей! Я тебя — даже нагую — Действием не оскорблю, — Дай я тебя нарисую Или из глины слеплю!» Но отвечала сестричка: «Как же вам не ай-яй-яй! Честная я католичка — И несогласная я! Вот испохабились нынче — Так и таскают в постель! Ишь — Леонардо да Винчи — Тоже какой Рафаэль! Я не привыкла без чувства — Не соглашуся ни в жисть! Мало что ты — для искусства, — Сперва давай-ка женись! Там и разденемся в спальной — Как у людей повелось… Мало что ты — гениальный! — Мы не глупее небось!» «Так у меня ж — вдохновенье, — Можно сказать, что экстаз!» — Крикнул художник в волненье… Свадьбу сыграли на раз. …Женщину с самого низа Встретил я раз в темноте, — Это была Мона Лиза — В точности как на холсте. Бывшим подругам в Сорренто Хвасталась эта змея: «Ловко я интеллигента Заполучила в мужья!..» Вкалывал он больше года — Весь этот длительный срок Все улыбалась Джоконда: Мол, дурачок, дурачок! …В песне разгадка дается Тайны улыбки, а в ней — Женское племя смеется Над простодушьем мужей! 1969

* * *

Теперь я буду сохнуть от тоски И сожалеть, проглатывая слюни, Что недоел в Батуми шашлыки И глупо отказался от сулгуни. Пусть много говорил белиберды Наш тамада — вы тамаду не троньте, — За Родину был тост алаверды. За Сталина, — я думал — я на фронте. И вот уж за столом никто не ест И тамада над всем царит шерифом, — Как будто бы двадцатый с чем-то съезд Другой — двадцатый — объявляет мифом. Пил тамада за город, за аул И всех подряд хвалил с остервененьем, — При этом он ни разу не икнул — И я к нему проникся уваженьем. Правда, был у тамады Длинный тост алаверды За него — вождя народов, И за все его труды. Мне тамада сказал, что я — родной. Что если плохо мне — ему не спится, — Потом спросил меня: «Ты кто такой?» А я сказал: «Бандит и кровопийца». В умах царил шашлык и алкоголь, — Вот кто-то крикнул, что не любит прозы. Что в море не поваренная соль — Что в море человеческие слезы. Но вот конец — уже из рога пьют. Уже едят инжир и мандаринки, Которые здесь запросто растут, Точь-точь как те, которые на рынке. Обхвалены все гости, и пока Они не окончательно уснули — Хозяина привычная рука Толкает вверх бокал «Киндзмараули»… О как мне жаль, что я и сам такой: Пусть я молчал, но я ведь пил — не реже, — Что не могу я моря взять с собой И захватить все солнце побережья. 1969

* * *

Нет меня — я покинул Рассею, — Мои девочки ходят в соплях! Я теперь свои семечки сею На чужих Елисейских полях. Кто-то вякнул в трамвае на Пресне: «Нет его — умотал наконец! Вот и пусть свои чуждые песни Пишет там про Версальский дворец». Слышу сзади — обмен новостями: «Да не тот! Тот уехал — спроси!» «Ах не тот?!» — и толкают локтями. И сидят на коленях в такси. Тот, с которым сидел в Магадане, Мой дружок по гражданской войне — Говорит, что пишу ему: «Ваня! Скушно, Ваня, — давай, брат, ко мне!» Я уже попросился обратно — Унижался, юлил, умолял… Ерунда! Не вернусь, вероятно, — Потому что я не уезжал! Кто поверил — тому по подарку, — Чтоб хороший конец, как в кино: Забирай Триумфальную арку. Налетай на заводы Рено! Я смеюсь, умираю от смеха: Как поверили этому бреду?! — Не волнуйтесь — я не уехал, И не надейтесь — я не уеду! 1970

Веселая покойницкая

Едешь ли в поезде, в автомобиле Или гуляешь, хлебнувши винца, — При современном машинном обилье Трудно по жизни пройти до конца. Вот вам авария: в Замоскворечье Трое везли хоронить одного, — Все, и шофер, получили увечья. Только который в гробу — ничего. Бабы по найму рыдали сквозь зубы, Дьякон — и тот верхней ноты не брал. Громко фальшивили медные трубы, — Только который в гробу — не соврал. Бывший начальник — и тайный разбойник — В лоб лобызал и брезгливо плевал. Все приложились, — а скромный покойник Так никого и не поцеловал. Но грянул гром — ничего не попишешь, Силам природы на речи плевать, — Все разбежались под плиты и крыши, — Только покойник не стал убегать. Что ему дождь — от него не убудет, — Вот у живущих — закалка не та. Ну а покойники, бывшие люди, — Смелые люди и нам не чета. Как ни спеши, тебя опережает Клейкий ярлык, как отметка на лбу, — А ничего тебе не угрожает, Только когда ты в дубовом гробу. Можно в отдельный, а можно и в общий — Мертвых квартирный вопрос не берет, — Вот молодец этот самый — усопший — Вовсе не требует лишних хлопот. В царстве теней — в этом обществе строгом — Нет ни опасностей, нет ни тревог, — Ну а у нас — все мы ходим под богом, Только которым в гробу — ничего. Слышу упрек: «Он покойников славит!» Нет, — я в обиде на злую судьбу: Всех нас когда-нибудь ктой-то задавит, — За исключением тех, кто в гробу. 1970

* * *

Переворот в мозгах из края в край, В пространстве — масса трещин и смещений: В Аду решили черти строить рай Для собственных грядущих поколений. Известный черт с фамилией Черток — Агент из Рая — ночью, внеурочно Отстукал в Рай: в Аду черт знает что, — Что точно — он, Черток, не знает точно. Еще ввернул тревожную строку Для шефа всех лазутчиков Амура: «Я в ужасе, — сам Дьявол начеку, И крайне ненадежна агентура». Тем временем в Аду сам Вельзевул Потребовал военного парада, — Влез на трибуну, плакал и загнул: «Рай, только рай — спасение для Ада!» Рыдали черти и кричали: «Да! Мы рай в родной построим Преисподней! Даешь производительность труда! Пять грешников на нос уже сегодня!» «Ну что ж, вперед! А я вас поведу! — Закончил Дьявол. — С Богом! Побежали!» И задрожали грешники в Аду, И ангелы в Раю затрепетали. И ангелы толпой пошли к Нему — К тому, который видит все и знает, — А Он сказал: «Мне наплевать на тьму!» — И заявил, что многих расстреляет. Что Дьявол — провокатор и кретин, Его возня и крики — всё не ново, — Что ангелы — ублюдки как один И что Черток давно перевербован. «Не Рай кругом, а подлинный бедлам, — Спущусь на землю — там хоть уважают! Уйду от вас к людям ко всем чертям — Пущай меня вторично распинают!..» И Он спустился. Кто он? Где живет?.. Но как-то раз узрели прихожане — На паперти у церкви нищий пьет. «Я Бог, — кричит, — даешь на пропитанье!» Конец печален (плачьте, стар и млад, — Что перед этим всем сожженье Трои!): Давно уже в Раю не рай, а ад, — Но рай чертей в Аду зато построен! 1970

Про двух громилов —

братьев Прова и Николая

Как в селе Большие Вилы, Где еще сгорел сарай, Жили-были два громилы Огромадной жуткой силы — Братья Пров и Николай. Николай — что понахальней — По ошибке лес скосил, Ну а Пров — в опочивальни Рушил стены — и входил. Как братья не вяжут лыка, Пьют отвар из чаги — Все от мала до велика Прячутся в овраге. В общем, лопнуло терпенье, — Ведь добро — свое, не чье, — Начинать вооруженье И идти на усмиренье Порешило мужичьё. Николай — что понахальней — В тот момент быка ломал, Ну а Пров в какой-то спальне С маху стену прошибал. «Эй, братан, гляди — ватага, — С кольями, да слышь ли, Чтой-то нынче из оврага Рановато вышли!» Неудобно сразу драться — Наш мужик так не привык, — Стали прежде задираться: «Для чего, скажите, братцы, Нужен вам безрогий бык?!» Николаю это странно: «Если жалко вам быка — С удовольствием с братаном Можем вам намять бока!» Где-то в поле замер заяц, Постоял — и ходу… Пров ломается, мерзавец, Сотворивши шкоду. «Ну-ка, кто попробуй вылезь — Вмиг разделаюсь с врагом!» Мужики перекрестились — Всей ватагой навалились: Кто — багром, кто — батогом. Николай, печась о брате, Первый натиск отражал, Ну а Пров укрылся в хате И оттуда хохотал. От могучего напора Развалилась хата, — Пров оттяпал ползабора Для спасенья брата. «Хватит, брат, обороняться — Пропадать так пропадать! Коля, нечего стесняться, — Колья начали ломаться, — Надо, Коля, нападать!» По мужьям да по ребятам Будут бабы слезы лить… Но решили оба брата С наступленьем погодить. «Гляди в оба, братень, — Со спины заходят!» «Может, оборотень?» «Не похоже вроде!» Дело в том, что к нам в селенье Напросился на ночлег — И остался до Успенья, А потом — на поселенье Никчемушный человек. И сейчас вот из-за крика Ни один не услыхал: Этот самый горемыка Чтой-то братьям приказал. Кровь уже лилась ручьями, — Так о чем же речь-то? «Бей братьев!» — Но вдруг с братьями Сотворилось нечто: Братьев как бы подкосило — Стали братья отступать — Будто вмиг лишились силы… Мужичье их попросило Больше бед не сотворять. …Долго думали-гадали, Что блаженный им сказал, — Как затылков ни чесали — Ни один не угадал. И решили: он заклятьем Обладает, видно… Ну а он сказал лишь: «Братья, Как же вам не стыдно!» 1970

Странная сказка

В Тридевятом государстве (Трижды девять — двадцать семь) Все держалось на коварстве — Без проблем и без систем. Нет того чтобы сам — воевать, — Стал король втихаря попивать. Расплевался с королевой, Дочь оставил старой девой, — А наследник пошел воровать. В Тридесятом королевстве (Трижды десять — тридцать, что ль?) В добром дружеском соседстве Жил еще один король. Тишь да гладь, да спокойствие там, — Хоть король был отъявленный хам. Он прогнал министров с кресел, Оппозицию повесил — И скучал от тоски по делам. В Триодиннадцатом царстве (То бишь — в царстве Тридцать три) Царь держался на лекарстве: Воспалились пузыри. Был он — милитарист и вандал, — Двух соседей зазря оскорблял — Слал им каждую субботу Оскорбительную ноту, — Шел на международный скандал. В Тридцать третьем царь сказился: Не хватает, мол, земли, — На соседей покусился — И взбесились короли: «Обуздать его, смять!» — только глядь — Нечем в Двадцать седьмом воевать, А в Тридцатом — полководцы Все утоплены в колодце И вассалы восстать норовят… 1970

Песенка киноактера

Словно в сказке, на экране — И не нужен чародей — В новом фильме вдруг крестьяне Превращаются в князей! То купец — то неимущий, То добряк — а то злодей, — В жизни же — почти непьющий И отец восьми детей. Мальчишки, мальчишки бегут по дворам. Загадочны и голосисты. Скорее! Спешите! Приехали к вам Живые киноартисты! Но для нашего для брата, Откровенно говоря, Иногда сыграть солдата Интересней, чем царя. В жизни всё без изменений, А в кино: то бог — то вор, — Много взлетов и падений Испытал киноактер. Мальчишки, мальчишки бегут по дворам, Загадочны и голосисты. Скорее! Спешите! Приехали к вам Живые киноартисты! Сколько версий, сколько спора Возникает тут и там! Знают про киноактера Даже больше, чем он сам. И повсюду обсуждают, И со знаньем говорят — Сколько в месяц получает И в который раз женат. Мальчишки, мальчишки — не нужно реклам — Загадочны и голосисты. Спешите! Скорее! Приехали к вам Живые киноартисты! Хватит споров и догадок — Дело поважнее есть. Тем, кто до сенсаций падок. Вряд ли интересно здесь. Знаете, в кино эпоха Может пролететь за миг. Люди видят нас, но — плохо То, что мы не видим их. Вот мы и спешим к незнакомым друзьям — И к взрослым и к детям, — На вас посмотреть, — все, что хочется вам, Спросите — ответим!