Шрифт:
– Да это разбойник какой-то! – всплескивают руками барыни.
– Это вы разбойники-то, а не мы; мы чужого не зажиливаем!
– Он просто с кухаркой сговорился и терзает нас. Ни лаской, ни строгостью, ничем не отобьешься от него. Вот что, любезный, не знаю, из чего ты хлопочешь? Вам еще должно быть приятнее, ежели жильцы у вас дольше живут. Во-первых, веселее и, наконец, все-таки дворнику хоть какая-нибудь польза.
– Это от хороших жильцов польза-то, а не от вас.
– Ах, боже мой! Марья Гавриловна, donnez lui un [1] гривенник, – советует шепотом первая женщина.
1
Дайте ему (фр.).
– Mais vous savez [2] , нам нужно самим pour diner [3] . Петр Иваныч seulement [4] тридцать копеек оставил, – отвечает тем же шепотом другая женщина.
– Mais [5] , как-нибудь обойдемся.
– Alors [6] пожалуй! Вот тебе гривенничек, любезный, поди выпей за наше здоровье.
– На этом благодарим покорно, – говорит дворник и снимает шапку.
2
Но вы знаете (фр.).
3
На ужин (фр.).
4
Только (фр.).
5
Дайте (фр.).
6
Тогда (фр.).
– Удивляюсь, любезный, как тебе не жалко тревожить беззащитных женщин! – упрекают женщины.
– Эх, госпожи почтенные! – протягивает пьяным голосом дворник. – Нам что, нам живите хоть до Покрова, а нас хозяин принуждает. «Требуй, – говорит, – с них деньгу, выматывай из них жилы, конфузь, где встретишь, да при всем честном народе, авось, говорит, они, подлые…»
– Милый мой, что ж это? Опять? – упрекают его женщины.
– Я не от себя, сударыня. Это хозяин вас так назвал, a мне что? Прощенья просим! Благодарим покорно. Пойдем выпьем за ваше здоровье. А по мне живите хоть до Рождества!
Дворник уходит.
Яхт-клубский офицер
Над Крестовским царит июньская бледно-лиловая ночь. Неистово свистят у пристани последние пароходы, зазывая к себе обратных пассажиров. Вон и французская каскадерка, развалясь в коляске, помчалась отдыхать от вечерних трудов в один из чернореченских французско-татарских ресторанов. Рядом с ней откормленный купеческий телец, сбежавший из снотворного Лесного. С жаром нашептывает он ей любовные речи, мешая французские слова с русскими, а она, плотоядная, бьет его по носу перчаткой и картавит: «Va, inbecile!» [7] По дороге к Яхт-клубу «хуторочек стоит», «молодая вдова в хуторке там живет», да еще какая вдова-то? Тут и двор лесной, и плитная ломка, и кирпичный завод, а каменных лавок по рынкам так и не перечтешь! Из себя – кровь с молоком. Только восьмой месяц как освободилась она из-под мужнина кулака и теперь цветет на славу купечества и на задор женихам-голышам. Синяки давно поджили, вес тела прибавился на шестнадцать фунтов. Вот сидит она у себя в саду на скамеечке в белом шитом пеньюарчике, вздыхает и говорит своей горничной:
7
Уйди, несносный! (фр.)
– Нет, Маша, ни за кого я теперь замуж не выйду, окромя офицера, потому хочу деликатных чувств попробовать. Достаточно уже поломалось надо мной это самое купечество!
– Ах, Александра Павловна! И в купечестве можно деликатность чувств встретить; выбирайте только себе бедненького; тогда он и не заломается перед вами. Вон Застрелин, что у Ледова в приказчиках живет… Ну чем не жених? – отвечает горничная.
– Это действительно! – раздается возглас, и в калитку, как бомба, врывается курчавый и румяный блондин.
– Ах! Ай, боже!.. Как вы испугали! Даже внутри все трясется! – раздаются возгласы; но блондин стоит как вкопанный. На нем яхт-клубская фуражка с позументом и сюртук со светлыми пуговицами и якорями.
– Желали беспременно офицера видеть – извольте, – говорит он и делает под козырек. – Оно хотя я и не офицер, но все-таки на линии… Нам иногда и городовые честь отдают. Нарочно для вас только и в члены записался. А что насчет деликатности чувств, так у нас их, может быть, больше, чем у иного генерала. Решите: жизнь или смерть? Ваша рука или могила?
– Уйдите, Семен Парфеныч! Ну что могут подумать после этого? Вдруг вы и у меня ночью! Уйдите! – упрашивает вдова.
– Не уйду-с, потому уж мне больше невтерпеж. Еще один отказ с вашей стороны, и завтра же вы прочтете в ведомостях: «Вынуто из воды хладное тело неизвестного звания мужчины, по-видимому, из дворян».
– Ах, боже мой! Да не могу же я так сразу решить.
– Коли требуется, мы после свадьбы и приютский мундир в прибавку раздобудем. Стоит только триста рублей внести.
– Не надо мне, ничего не надо! Не срамите меня! Вдруг кто увидит!
– Еще больше срамить буду. «Караул» закричу. Пущай, по крайности, все знают, пущай мараль на нас пойдет, и тогда вы уж поневоле согласитесь. Скажите, в чем теперь препона? Что шпаги при яхт-клубском мундире нет? Так она будет-с… выхлопочем!.. А купить ее – плевое дело! Да ведь и заправский офицер свою шпагу дома снимает.
– Семен Парфеныч!
– Ни слова больше! Да или нет? Вот у меня и яд в банке. Тут стрихнина сидит. Выпущу ее, и шабаш!