Шрифт:
— Товарищ лейтенант, передайте личному составу взвода мою сердечную благодарность, — сказал генерал. — У вас замечательные люди. Золотой народ!
«Неужели все? Неужели не вспомнит меня? Неужели? Нет, не вспомнил».
— Как поняли? — заученно спросил генеральский радист. — Перехожу на прием.
И все! Справедливо? Нет. Геннадий никогда с этим не согласится. «Вы как хотите, товарищ генерал, а я себе цену знаю. И что это, в сущности, значит — золотой народ? Они золотые, они народ, а я кто?»
Возвращались с учения молча, без песен, как возвращаются с поля в страдную пору крестьяне или после смены шахтеры.
Солдаты шли вольным шагом, походка у них была тяжелая, усталая. Но равнение в шеренгах они все же держали, сказывалась привычка.
— Далеко еще? — спросил у Сережи Катанчик и откровенно признался: — Боюсь, не дойду.
— Потерпи малость, уже близко, — сказал Сергей. — Сейчас за поворотом будет деревушка. А сразу за ней, в ущелье, нас поджидают машины. Сядем и поедем.
Когда подразделение вошло в деревню, Сергей еще издали увидел маленького Ватутина. Как и вчера, мальчонка стоял на низеньком заборе из серого камня у ворот своего дома, поджидая солдат.
Сергей рассмеялся и рассказал товарищам о тезке знаменитого генерала. Солдаты заулыбались, и старшина Петров, который вел роту, узнав об этом, тоже добродушно улыбнулся. Но когда до мальчугана осталось всего несколько шагов, лицо старшины посерьезнело и он вдруг подал совершенно неожиданную для всех команду:
— Рота, смирно! Равнение направо!
У солдат дрогнули сердца, у многих по коже пробежал холодок — так бывает с нами только в очень торжественные минуты нашей жизни. Старшина вскинул руку к козырьку, и маленький Ватутин, удивленно моргнув длинными ресницами и шмыгнув носом, поднял пухлую ручонку к изломанному козырьку своей фуражки.
Мальчуган все еще играл, но с ним сейчас не играли. Рота, чеканя шаг, отдавала воинскую почесть никому еще не известному деревенскому мальчугану с прославленным на весь мир именем.
Это было не по уставу. Будь это памятник из бронзы, из мрамора или гранита — тогда можно.
А это был маленький мальчик, в коротких штанишках и, извините, с мокрым носом.
Бывают, вероятно, живые памятники, но в воинских уставах о них ничего не сказано. Значит, нельзя. И все же солдаты поняли, что в этом нет ничего плохого. Наоборот, каждый почувствовал что-то очень высокое, чистое и трогательное в этом неуставном поступке старшины Петрова.
Не по велению устава, а по велению сердца поступил на этот раз старшина, самый строгий блюститель уставов. Но разве веление доброго сердца может быть противозаконным? Нет, конечно.
Печатая шаг, идет рота. Торжественный марш. Торжественное мгновение. И мысли торжественные. Но вместе с ними, рядышком с ними приходят к старшине мысли очень простые, какие-то совершенно обыденные, домашние, что ли, семейные мысли — старшина думает о внуке, которого он еще и не видел. Ему только полтора года от роду — казахстанцу Ванюше Петрову, но деду своему он представляется сейчас таким же, как пятилетний Ватутин из этого горного селения. «А разве есть разница? Ванюшка, как пишут его родители, уже говорит и бегает. Значит, он почти как этот парнишка. Словом, разница не велика. Во всяком случае, скоро, очень скоро и казахстанец Ванюшка Петров станет таким же крепышом. Они удивительно быстро растут — наши дети и внуки. Не успеешь оглянуться, а они уже вымахали в здоровенных хлопцев, в женихов, в призывников, в солдат...
Четко отбивают шаг солдаты. Крепко сжимают они молодыми руками свое оружие. Безукоризненно, как на параде, держат они равнение на маленькую фигурку, словно нарочно поставленную кем-то на пьедестал из серого дикого камня.
Рота отдает честь воинской славе одного Ватутина и будущей мирной, трудовой славе другого... И когда снова перешли на вольный шаг, солдаты попрощались с мальчуганом.
— Расти большим и сильным, Ватутин, расти счастливым!
А мальчик смущенно улыбался в ответ, и не потому, что не понимал по-русски, а потому, что вообще еще не понимал и не сознавал, что такое счастье.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Николаю Макарову и в голову не могло прийти, что материал для газеты можно собирать каким-то иным способом, не похожим на тот, который он считал самым естественным и единственно возможным: люди идут в разведку — и ты иди с ними; люди мерзнут — и ты померзни; люди подвергаются опасности — раздели ее с людьми. Вот тогда ты и сумеешь написать что-нибудь более или менее стоящее об их трудах и думах. Самое верное дело: шагай рядом с теми, о ком хочешь рассказать, и не промахнешься... если, конечно, ты художник, а не просто наблюдатель.