Электрический фонарик, который несет Соснин, пробует бороться с туманом, но что он может сделать, если даже мощные светильники, которых немало на объекте, кажутся сейчас лампадками.

— Под ноги себе светите, лейтенант, — посоветовал подполковник и спросил: — Яранцев на каком посту? Я что-то запамятовал.

— Рядовой Яранцев на третьем, товарищ подполковник.

— Вот с него и начнем проверку.

Лейтенант Соснин отвечает, как положено, «есть», а сам недоумевает: «Дался ему этот Яранцев, второй раз про него спрашивает. А ведь есть среди молодых солдат люди куда более приметные, более яркие. А Яранцев ничем не выделяется — живет человек ровненько, ни особенного рвения не проявляет, ни особой лени. И взысканий у него немного, и поощрений не густо, кажется даже — так на так. Вот именно, так на так — серединка на половинку».

Как видите, не очень-то высокого мнения начальник караула лейтенант Соснин о рядовом Яранцеве. Но подполковник Климашин, направляясь сейчас к посту номер три, думает о Яранцеве иначе... Впрочем, справедливости ради надо сказать, что неделю назад подполковник Климашин если и думал о Яранцеве, а вряд ли он тогда как-то отдельно и особо о нем думал, то думал примерно так же, как и лейтенант Соснин.

Но после разговора с Яранцевым по поводу письма, полученного от его матери, подполковник уже не может относиться к нему по-прежнему.

Впрочем, само-то письмо было довольно обыкновенное, командир части нередко получает подобные письма. Матери, обеспокоенные долгим молчанием сыновей — «вот уже три недели как от него ни строчки, уже не знаю, что и думать», — просили, умоляли товарища командира срочно сообщить, не случилось ли с их ненаглядными чадами какой беды... Письмо Зинаиды Николаевны было примерно такого же содержания, и Климашин, прочитав его, велел вызвать рядового Яранцева.

Рядовой Яранцев явился незамедлительно, доложил об этом, как положено, подполковнику и, стоя у его письменного стола, принялся гадать, за что с него сейчас будут снимать стружку, потому что лицо подполковника показалось ему очень уж хмурым и ничего хорошего не предвещающим.

— Вот полюбуйтесь, Евгений Борисович, на примерного сына, — сказал Климашин стоявшему у окна замполиту Антонову. — Мать его вспоила, вскормила, вырастила, а он ей два слова не может написать.

Капитан Антонов укоризненно покачал головой:

— Уж кому, кому, а матери...

— Вот об этом я и говорю, — продолжал Климашин. — Она, бедная, ночей не спит, всякие страхи ее мучают — вдруг заболел дорогой сынок, может, руку или ногу сломал, но ее ненаглядному сыночку хоть бы что, он себе и в ус не дует. Ну, что вы скажете о таком сыночке, Евгений Борисович?

Капитан Антонов опять осуждающе покачал головой, но ничего на этот раз не сказал. А «сыночек» — рядовой Яранцев — густо покраснел и, опустив голову, подумал: «Неприятно, конечно, когда вот так снимают с тебя стружку, но терпи, раз виноват. Терпи».

— Виноват, товарищ подполковник, — сказал Яранцев. — Отрицать не стану — в командировке были, не писал матери, ну а как домой вернулись, я ей сразу телеграмму дал и авиа заказное отправил. У меня и квитанция есть — я сейчас покажу. — И вытащил из нагрудного кармана на стол вместе с какими-то бумажками и чугуновские часы... Яранцев спохватился, хотел убрать часы, но было уже поздно.

— Интересные часы, давно таких не видел, — сказал Антонов.

— Старинные, должно быть, — сказал командир и спросил Яранцева: — Можно посмотреть?

— Смотрите, — растерянно пробормотал Яранцев.

Но, прежде чем осмотреть часы, подполковник приложил их к уху. «А они, как назло, стоят», — вспомнил Гриша. Он не заводил эти часы уже недели две, хотя обещал матери. Она сказала тогда Грише, что механизмы покоя не любят, что без движения они портятся и стареют. «А эти часы и так уже не молодые», добавила мать. «Я каждое утро буду их заводить... Как встану, так и заведу», — заверил ее Гриша. Вначале он так и поступал, а потом... То времени для этого не оказывалось, то на людях было неудобно, а под конец он как-то думать о них перестал. Нехорошо, конечно, получилось, но и мать сильно преувеличивает — ничего с этими часами не случится, они вроде как вечные, им износа нет.

Подполковник осмотрел часы, прочитал надпись, задумался на мгновение и передал часы капитану. А тот, прочитав надпись, стал припоминать:

— А. П. Чугунов? Где же я слышал про него? Скорей всего, читал в какой-то книге, а в какой? Ну да ладно, потом, может, вспомню. А он кто вам? Родственник?

— Нет, не родственник. Алексей Петрович был маминым командиром в минувшую войну. В подполье.

— Вот бывают же такие повороты, — развел руками Климашин. — Читал я письмо вашей матери, Яранцев, и думал: слабая женщина, соскучилась по сыночку и слезы проливает... А она, оказывается, сражалась, подпольщицей была.

— Мама говорит, что не сражалась, — сказал Гриша. — Она говорит, что просто помогала Алексею Петровичу и выполняла кое-какие поручения. Ну, вроде связной у него была. Даст он ей адрес и скажет — идите, она идет; скажет — передайте то-то и то-то, она и передает. Не знаю, может, оно и не совсем так, я вам говорю только то, что мама мне сама рассказывала. Ну, а потом Алексея Петровича послали на другое задание, и он оставил маме эти часы.

— Где же он теперь, Алексей Петрович? — спросил Климашин.