В чайной Общества трезвости собирались вечерами рабочие, главным образом с Брянского завода. Это были большей частью солидные люди, непьющие, сдержанные. За «парой чая» читали газеты и вели беседы.

…Антон стал завсегдатаем «Гранады». Сюда изредка приходил повидаться с ним Андрей Харитонович. Богатыренко был членом Екатеринославского комитета РСДРП, имел хорошо сделанный паспорт и солидное прикрытие: частную ветеринарную практику. На двери его квартиры висела вывеска, неудержимо привлекавшая мальчишек города: на ней был нарисован больной песик с завязанными ушами.

Несколько раз по старой памяти ходили на охоту. Отправлялись в степь, схваченную утренним заморозком, седую, бугристую, с обманчивой серой далью. Вот-вот дойдешь до кургана с еще не погасшим над ним дынным ломтиком месяца, а курган будто убегает от тебя и несется все дальше по степи, помахивая гривой сухого ковыля. На свекловичных полях лакомились мерзлой ботвой зайцы; огненно-рыжая, как жар-птица, перебегала дорогу лиса. По первому снегу заманчиво петлял двойной волчий след.

Иногда на свидание с Костюшко приходила Надежда Семеновна.

В людной, наполненной мастеровщиной чайной, с висячими керосиновыми лампами под балками низкого потолка, она, несмотря на простую одежду и серый платок на черных кудрях, выглядела так же картинно, как в доме Богатыренко.

Что-то новое, сделавшее более одухотворенной ее красоту, появилось в Надежде Семеновне. Антон догадывался, что это любовь, разделенное большое чувство. Радовался за Богатыренко и немножко завидовал.

Через Надежду Семеновну Антон получал указания комитета по работе и литературу, которую носил на завод.

Наступила мягкая южная зима, полная влажных туманов, голубоватых пушистых сугробов, сырых ветров с днепровских круч.

Этой зимой Антона Антоновича Костюшко приняли в члены Российской социал-демократической рабочей партии.

Старый рабочий-брянец Илья Федорович Абрамов встретился с Антоном в обеденный перерыв в заводской курилке и тихо сказал, впервые назвав его по имени-отчеству:

— Я за вас, Антон Антонович, высказался без сомнения. Со всей душой.

Абрамов работал в организации давно. От него Антон услышал впервые об Иване Васильевиче Бабушкине. Суровая нежность, с которой Абрамов вспоминал его, помогла Антону создать в своем воображении портрет сильного и обаятельного человека.

Бабушкин после высылки из столицы поселился в Екатеринославе, поступил на завод и положил здесь начало большой агитационной работе. В Петербурге учителем Бабушкина был Ульянов, от него перенял Иван Васильевич особую, новую еще для многих смелость в работе, сочетание занятий в кружках с практикой рабочей жизни.

— А уж жизнь рабочего человека Иван Васильевич знал досконально! — говорил Абрамов. — Не со стороны знал, а на своем собственном горбу изведал. С чего мы начали? Ведь смешно и вспомнить. Иван Васильевич сам сделал множительный аппарат, наподобие мимеографа. В две смены печатали. Днем и ночью. Листовка хорошо разошлась по заводам. А под Первое мая 1899 года выпускали прокламации уже типографским способом: раздобыли шрифт.

И, несмотря на то что Бабушкин состоял под надзором полиции, он умело избегал провала, хитро конспирировался. Да и жандармы маху дали: искали, по шаблону, интеллигента в широкополой шляпе и в пенсне, конспиративную квартиру где-нибудь в Заречье. А руководил марксистскими кружками невзрачный худощавый человек в рабочей одежде, с тяжелыми мозолистыми руками. Неторопливо и как будто даже не таясь, носил листовки на завод в платке, завязанном четырьмя кончиками вверху, как рабочие носят судок с завтраком, приготовленным заботливой женой.

И Екатеринославский комитет собирался не на квартире сочувствующего интеллигента, а чаще всего — на островке, в камышах или даже посреди реки на лодках, под видом прогулки или рыбной ловли.

Выдал Бабушкина провокатор, пробравшийся в комитет. Ивану Васильевичу пришлось скрыться. Абрамов не знал его дальнейшей судьбы, но Антону почему-то казалось, что Бабушкин где-то поблизости, окруженный тайной, продолжает свою работу.

Вечером Антон отправился в чайную. Шел мелкий мягкий снежок. Фонарь у входа в «Гранаду» светил желтым теплым огоньком среди мглистой, занесенной снегом улицы.

Луковец сидел за столиком. «Пару чая» ставила перед ним девушка, которую Антон приметил уже давно. Только не знал, кто она. Почему-то подавала посетителям редко и как бы по выбору, держалась смело, и что-то в ней было особенное, выделявшее среди других. Сейчас Антон пригляделся и понял: просто она была еще девчонка, а рядилась под взрослую девицу — светлые волосы закладывала на затылке «шишом» и носила длинную юбку. Юбка внизу не была обшита тесьмой-щеточкой, это он сразу заметил, его сестры тоже не носили этой щеточки. Это означало: барышня свободомыслящая, пренебрегающая модой.