— Смотри-ка! — перебил его Михайлов, глазами указывая на номер журнала «Огонек» в руках у одного из пассажиров. — Цена пятнадцать копеек новыми деньгами. А прошлый номер сто двадцать пять рублей старыми стоил.

В «Правде» появилась большая резолюция Политбюро ЦК и Президиума ЦКК, принятая 5 декабря единогласно.

Наконец-то удалось договориться! Резолюция призывала изживать недостатки, обновляя «снизу» партийный аппарат путем его перевыборов. Но, говорилось в ней, рабочая демократия «вовсе не предполагает свободы фракционных группировок, которые для правящей партии крайне опасны, ибо всегда грозят раздвоением или расщеплением правительства и государственного аппарата в целом…».

Ян Скудрит, прочтя резолюцию и еще перечтя ее, пришел к Длатовскому и широким жестом протянул ему руку:

— Поздравляю, Август!

— С чем?

— С единогласием в ЦК! Я ночи не спал, все боялся, что раздеремся!..

Рука Яна повисла в воздухе. Он и еще говорил что-то чувствительное, пока не заметил на губах Длатовского недоверчивой улыбки.

— Да, — согласился Август, — единогласие вещь хорошая. Но обе ли стороны искренни?

— Что ты этим хочешь сказать?

Серые глаза Скудрита сузились, впиваясь в лицо его старого товарища.

— Посмотрим, — уклончиво отвечал Длатовский. — Сомневаюсь, однако, чтобы те, кто проводил «аппаратный курс», способны были от него отказаться.

— Постой! Постой!.. — воскликнул Ян, в недоумении разводя свои большие ладони. — Проводил же наш ЦК политику военного коммунизма, а потом от нее отказался. В чем же дело? Разве у нас не прежний, в основном, ЦК? Разве он не доказал своей гибкости, способности маневрировать?

— Посмотрим, посмотрим! — уклончиво повторял Август.

Тем их беседа кончилась.

На резолюции 5 декабря, писала «Правда», «объединились буквально все». Но не истекли сутки с выхода номера газеты, как Ольга, вернувшись домой после двенадцати ночи, принесла такое известие, что Костя побежал будить Виктора, привел его к себе, и они долго выспрашивали у Оли все подробности.

На собрании партийного актива Краснопресненского района сегодня оглашалось какое-то большое письмо Троцкого. Услышать его Лесниковой не удалось, так как ее срочно послали в одну из ячеек, откуда позвонили, что и там это письмо уже читают вслух. К сожалению, она успела лишь к закрытию собрания. Ей сказали, что письмо принес в ячейку какой-то посторонний партиец и предложил заслушать; оно будто бы адресовано «партийным совещаниям» и завтра появится в «Правде». Хотя на повестке стояло обсуждение резолюции ЦК и ЦКК, собрание согласилось: как-никак — Троцкий… Слушали с большим вниманием. Прения отложены на завтра.

Ольга пыталась выяснить, о чем же Троцкий пишет. Ячейка заводская, товарищи в теории не ахти какие грамотные; одни говорят — ничего особенного, Троцкий разъясняет резолюцию Политбюро ЦК и Президиума ЦКК; другие смущены: они поняли так, что Троцкий будто бы хочет «аппаратчиков заменять молодежью». Секретарь ячейки сказал: «В письме много такого, чего в резолюции нет».

Редактора стенной газеты, живого паренька, поразило в письме одно место: старых большевиков Троцкий сравнил будто бы с предателями рабочего класса из Второго Интернационала. Так ли это, Ольга не ручается, потому что другие не уловили этого и лишь подтверждали, что в письме говорится о предательстве рабочего класса Каутским и еще кем-то…

Наутро Костя, едва поднялся с постели, побежал в киоск за «Правдой». Никакого «письма» в газете не было. По институту, однако, шли уже разговоры, что и в других районах новое «письмо Троцкого» читалось на собраниях.

Михайлову сказали, что у Кувшинникова есть текст письма, отпечатанный на машинке. Костя пошел к Степану. Тот сказал:

— Так и быть, на, почитай. Не стоило бы тебе давать, аппаратчику.

— Позволь, это ты аппаратчик! В аппарате губкома ты, а не я работал. Вспомни, кто из нас в двадцать первом году требовал «палочной дисциплины» в профсоюзах, на военный манер?

— Ну что ж, тогда я ошибался. Как раз поэтому сейчас мне видней все недостатки аппаратчины. Ладно уж, на, читай, по старой дружбе. Завтра все равно в «Правде» появится.

Костя пробежал рукопись, присев за стол у Степана. При первом же чтении он убедился, что молодой паренек, редактор стенгазеты, вчера правильно ухватил суть: Троцкий сопоставлял большевистскую «старую гвардию» с бывшими «учениками Маркса и Энгельса» Каутским, Бернштейном и другими, которые переродились в предателей рабочего класса. В противовес «старикам», могущим у нас «переродиться», он объявлял молодежь «вернейшим барометром партии» и призывал ее «брать революционные формулы с боем».

Виктор, которому Костя пересказал читанное, заметил:

— Что значит «с боем» брать формулы? С кем молодежи биться: со старой большевистской гвардией? Как еще можно понять?

— Да, — отвечал Костя, — фраза, очевидно, рассчитанная. Сплошные намеки! Говорил бы прямо, в кого бьет. Что за дипломатия внутри партии? Вот уж чего Ленин даже в борьбе с меньшевиками себе не позволял.

— Вот тебе и объединились «буквально все»! — саркастически засмеялся Шандалов. — «Правда» писала, а они в это время уже с новым письмом по ячейкам бегали.