— Не шлепнуть, а расстрелять, — поправил его Белов, — Отправьте арестованных в трибунал. Командира полка — немедленно ко мне.

— Слушаюсь! — лихо козырнул эскадронный.

7

Переправившись через Днестр, корпус несколько дней двигался на север. Павлу Алексеевичу был понятен этот маневр. Немецкие войска глубоко вторглись на территорию Украины и нависли над правым крылом Южного фронта, создавая угрозу окружения. Командование перебрасывало туда кавалеристов — наиболее подвижное и боеспособное соединение.

24 июля генерал-полковник Черевиченко вызвал Белова в Котовск. Штаб армии разместился на окраине города, в небольших домиках среди садов. Но пахло там не созревающими яблоками и не цветами, пестревшими в палисадниках: едкий запах гари стойко держался в воздухе. Среди зелени столбами поднимался в нескольких местах черный дым — недавно город бомбили немцы.

Вместе с Беловым приехал в штаб армии командир 48-го стрелкового корпуса генерал-майор Малиновский. Человек рослый, могучего телосложения, Родион Яковлевич сидел, навалившись грудью на стол. Хмурился, слушая командарма. Генерал-полковник Черевиченко ставил наступательную задачу. А с чем наступать? В боях под Кишиневом 48-й стрелковый понес такие потери, что теперь отходил, едва сдерживая фашистов.

— Яков Тимофеевич, — обратился Малиновский к Черевиченко. — Я же гол как сокол. Один батальон в резерве.

— Бросайте в бой все, что есть, сковывайте противника. Белову будет трудней. Он должен атаковать, не оглядываясь на фланг. Это ваша забота. — Командарм пригладил редкие волосы, косым чубчиком свисавшие на большой лоб. Лицо у него простое, грубоватое. Рот широкий, ровный, почти лишенный губ, словно высечен ударом клинка. — Дам артиллерию, Родион Яковлевич. Немного, но дам… А ну, товарищи, пошли из хаты, — предложил Черевиченко, прислушиваясь. — Кажется, снова летят.

Издалека доносился тяжелый нарастающий гул. Когда генералы вышли в просторный, чисто выметенный двор, самолеты были уже близко. Крылатые машины со свастикой выплывали из-за деревьев, четко выдерживая строй.

К командарму подбежали два дюжих адъютанта:

— Товарищ генерал, пожалуйста, в укрытие!

Взяли командарма под руки, повели к щели. Черевиченко улыбался снисходительно: что, мол, поделаешь.

Малиновский, подняв голову, с любопытством следил за фашистами. Ни один мускул не дрогнул на его лице, когда отделились от самолетов черные капли бомб, понеслись с воем к земле, когда оглушительно треснули взрывы и тугая волна воздуха, пригнув вершины деревьев, сбросила с крыши несколько черепиц.

Вторая группа самолетов шла, казалось, прямо на них. Надо бежать в щель, да неловко перед Малиновским. Подумает, что Белов струсил. А Родион Яковлевич, расставив могучие ноги, стоял спокойно, не собираясь уходить. Засмотрелся.

— Какие сработавшиеся тройки! — сказал он. — Опытные коршуны. Сейчас разворот начнут… Ох, сколько в Испании они нам нагадили!

«Его звали там „генерал Малино“», — вспомнил Павел Алексеевич.

Близкий взрыв качнул землю, осела, рассыпалась стена домика. Крупный осколок, ослабев на излете, упал возле Белова.

— А что, Родион Яковлевич, наградят летчика, если он сразу двух командиров корпусов разбомбит?

Малиновский посмотрел недоумевающе. Потом засмеялся:

— Не то что летчика, всю эскадрилью отметят.

— Может, лишим их такой радости?

— Верно, — кивнул Малиновский, — Я с подчиненных строго взыскиваю за напрасный риск, а сам не замечаю иной раз…

Он зашагал через двор. Земля снова качнулась, Белова обдало удушливой гарью. Вихрем кружились зеленые листья.

Павел Алексеевич не выдержал: обогнал Малиновского и спрыгнул в глубокую щель. Родион Яковлевич спустился по ступенькам, вытирая платком щеку, на которой кровоточила свежая ссадина.

8

С первых дней войны Павел Алексеевич начал делать одному ему понятные записи, сокращая слова, используя условные знаки. Краткие итоги дня, иногда в страничку, чаще лишь в несколько строк, помогали отчитаться перед самим собой, выделить главное.

Мало, очень мало письменных свидетельств сохранилось с той, наиболее трудной поры. Отступая, прорываясь из окружения, войска уничтожали архивы, документы, ценные бумаги. Поэтому так дорого каждое слово, дошедшее непосредственно с места событий.

1 августа 1941 года. Перехожу в наступление, но с малыми результатами. Очень долго веду бой за Балту. Этот город противник занял силами двух батальонов, один из них саперный. Особенно прочно удерживает казармы. Понадобилось трое суток, чтобы взять Балту, причем последовательно ввел сначала 96-й кавполк, а потом 131-й. Немцы были окружены, полностью уничтожены. В последнюю ночь боя за Балту нам помогла одна женщина, кажется учительница, которая показывала подвалы и чердаки, где прятались враги. Во время боев за Балту начальник штаба танкового полка (все танки отправлены в ремонт, а часть личного состава осталась у нас) получил от командира дивизии разведывательную задачу. Этот танкист выбрал хороший наблюдательный пункт, откуда увидел следующее: почти в течение восьми часов мотопехота противника и танки двигались севернее Балты в направлении на восток, по дороге на Первомайск. Об этом танкист донес нам по телефону, причем сделал предположение, на мой взгляд резонное, что за восемь часов прошла не меньше чем мотодивизия противника с танковым полком. Я немедленно доложил командарму. Моему донесению не поверили, но я настаивал на своем. Возмущенный недоверием, я ночью вызвал к себе танкиста, еще раз лично его выслушал, написал донесение, дал ему на руки и отправил с докладом к начальнику штаба армии. Одновременно дублировал донесение телеграфом.