Итээровцы в отделах знали, что нужно для диплома, материалом снабжали щедро, но это уже обрабатываешь только в Свердловске – пишешь, рисуешь, чертишь.

На шахту тогда в нашем институте впервые дали места, мы туда втроём и поехали. У Брагина (его отец был начальником штаба Уральского военного округа) что-то случилось, он улетел, остались вдвоём с Юрой Шрейдером, мы его Юшей звали. У него было одно удивительное качество: он умел быть преданным другом, причём в такой степени, что ради дружбы был готов действительно на всё. Таких людей единицы.

Выдался выходной. Куда идти? Разве что только на танцы. Они в самом разгаре. Все танцуют, а две девчонки стоят в сторонке. Вдруг к ним начинает приставать пьяный чеченец (в Казахстане их тогда много было, правда, пьющий – явление среди них редкое, но этот, видимо, был особенный).

Мы тогда по–другому к таким вещам относились, не делали вид, что спешишь и не видишь.

Рёбра у меня ломанные именно потому, что вмешивался, как и на этот раз. Врезал – он присел, отдыхает, а меня окружили его сотоварищи. Я один. Вокруг танцуют шахтёры, матёрые, как лесные кабаны, но ни один из них даже не посмотрел в нашу сторону. Начал пятиться. Смотрю – в холле сидит их вождь.

– Что ж вы, – говорю, – как стая. По–честному один на один не можете?

Он подхватился, уязвлённый:

– Да не может быть!

А тут и вся орава подоспела. Он прикрикнул. Они замерли. И вот в тот самый момент, когда мы уже начинаем находить общий язык, вбегает мой друг со складным ножом с такой длинной деревянной ручкой. Сабля, а не нож.

Юше кто-то сказал, что меня зарезали. Вот он и прибежал…

Нас схватили, снова потащили в зал. Тот, которого я обидел, по–прежнему лежит. Тут выясняется, что он ещё и родственником приходится их вождю. Ладно, пришлось объяснять подробно, почему он тут такой. Вождь понял, но девчонок пришлось нам с Юшей провожать до соседнего аула…

Практика подходила к концу. За работу на экскаваторе я получил аж пятьсот рублей. Пятьсот рублей! Это когда у нас стипендия (самая высокая, между прочим, среди вузов) сорок восемь рублей!

Разумеется, мы пошли в ресторан. По мере приближения к нему сначала чувствуешь дымок саксаула (других деревьев там нет) и только потом – собственно запах самого шашлыка, а вот и сам ресторан – открытая веранда (мороз под тридцать!), над ней вывеска “Восточная сладость“.

Сели, заказали… Вдруг официантка тащит нам бутылку коньяка:

– Вам передали!

Поворачиваемся: чеченцы машут. Что тут будешь делать – надо отвечать. Послали две бутылки шампанского – а нам тащат ящик пива. Я машу рукой: мол, больше отвечать не в силах, всё..

Юшу по распределению отправили на Кольский полуостров (в Апатиты или Никель) – там и погиб. Я не знаю, где Саша Комаров. Валерку Карманова (он в Инте работал) похоронили недавно. Володя Медведев – наш комсорг, Алька Бирюкин – якутский аристократ, в каких–то высших кругах родители у него были…

Но мы тогда не воспринимали ранжира и не видели разницы в социальном положении.

В студенческую пору пришлось провести пятнадцать суток в 101-й камере на Малышева, 1. Тот, кто знает Свердловск шестидесятых, отлично представляет себе стадион “СКА–Свердловск“ (команда – чемпион по хоккею с мячом, потрясающие игроки), через дорогу – тюрьма, затем мединститут, кладбище и юридический институт. Вот такая модель социального устройства общества.

Мы, горняки, захаживали в мединститут. Там училась моя сестрёнка, поэтому мы обычно на проходной оставляли студенческие билеты и шли перед танцами раздеваться к ней.

Ребята у нас были заводные, в драку лезли и на трезвую голову, только чтобы себя испытать.

– Надо выйти, – подходят к нам „местные“.

Надо так надо. Заходим в туалет. Пацанов–медиков можно понять: за их девчонками начинают прямо на глазах ухаживать. Вот они и пошли махать кулаками. Делать нечего, мы их побили.

Поднялись к Тамаре, оделись, спускаемся, а нас уже дружинники поджидают. Мы–то и сами в ДНД, только в своём районе. Кое–как договорились, вернули они нам студенческие, которые у вахтера оставляли, вышли мы, а тут Валерка говорит:

– Я шапку оставил!

И назад. Я за ним. Заходим, а нам говорит один из дружинников:

– Студенческие покажите!

– Да мы только что вышли, – но билеты всё–таки дали в руки.

– Придёте за ними завтра.

Утром нас уже ждала милиция. Дали пятнадцать суток. Днём работали в котельной, уголёк кидали, стадион подметали, а вечером возвращались в камеру, а там шестьдесят человек на двухъярусных койках.

Напротив нас внизу лежал маленький человечек. Он встал, и мы увидели его горб. Кто-то попытался нами покомандовать, он что-то тихонько сказал, и никто больше нас не трогал.