Хорошо хоть прислали из Владивостока ещё одного выпускника, геолога Юру Мельникова.

Итак, первая ночь на новом месте. Только уснули – вваливается кодло ребятишек, пьяных до умопомрачения. Врубают свет, начинают куражиться. Один выхватывает бритву, начинает кромсать одежду. Другой пинает кровать, на которой спал Юра.

Соскочили, сели напротив друг друга.

– Ты как ко всему этому относишься? – спрашиваю. – Соответственно, – отвечает, закатывая рукава.

Отметелили, вытолкнули в предбанник (не то прихожая, не то кухня, посередине печка, уставленная чайниками, на случай если кому почифирить вздумается). Все проснулись, но никто не встал. Мы кровати сдвинули и легли снова спать, спина к спине. Так и жили…

Тут Галина Ивановна сообщила, что едет. Она к тому времени Карагандинский политехнический институт закончила. Пошёл к начальству, так и так, невеста приезжает.

Отвалили нам “квартиру“ в огромном доме, стоявшем буквой “Г“. В одном крыле – контора, всё остальное – жилфонд. Одним словом, барак. Наша комната метров семь.

Колыма для начитанного человека была Клондайком. Здесь продавались такие книги, о которых на Большой земле можно было только мечтать.

Ходили в телогрейках и ватных штанах, но зарплату исправно относили в книжный магазин. Вскоре вся ниша в стене была забита томами серии “всемирной литературы” и не только.

Однажды ночью проснулись от странного шелеста. Мерный, тихий треск доносился с книжных полок. Взял наугад одну книгу, тряхнул – на пол высыпалась если не тысяча, то добрая сотня тараканов. Их можно понять: остальные стены холоднющие, где же ещё устроиться…

Стал я выяснять, что здесь было раньше. Оказывается, в нашем бараке была лагерная больница, а нас с Галиной Ивановной поселили в морг. Вот я и думаю: может быть, достаточно человеку в своей жизни один раз в морге побывать, больше и не нужно?

Просыпаешься – иней по стенкам, углы промёрзли. Утром подходишь к ведру – пробиваешь лёд и потом только умываешься и бреешься.

Никто не бухтел. Никому в голову не приходило, что каждому взрослому сыну надо по отдельной квартире, а ещё лучше – по коттеджу. Как же так, мальчику двадцать лет, а он ещё без машины!..

В стремлении жить лучше не заметили, когда чаши весов, качнувшись, накренились, миновав точку равновесия между материальным и идеальным…

Конечно, и сейчас есть люди, не зацикленные на материальной составляющей, но, к сожалению, в современном обществе они в меньшинстве. Привязанность к собственности приводит к равнодушию жлобства, которое подбирается к человеку незаметно.

Мы просто к быту относились, не пищали. Таисия Дмитриевна, мама Галины Ивановны, приезжала, жила с нами почти год, тоже ничего.

Потом нам дали другую квартиру, в ней и комнатка была чуть просторнее, даже маленькая кухонька имелась. Когда родилась дочь, с фибрового чемодана оторвал крышку – получилась колыбель. Настрелял белок и куропаток, пустил их на пух, чтобы ребёнок в тепле спал.

На второй сезон мне дали уже два прибора километров за пятнадцать друг от друга. В районе Оротукана отмывали полигон, вскрыли прямо под сопкой шурф, зацепились за телогрейку… Понаехали кагэбэшники, всё оцепили. Оказалось, там целое кладбище. Два дня мы не работали, пока захоронения переносили…

Вадим Туманов написал книгу о Колыме, о том, как вывозили в сопки и под музыку расстреливали. Приезжал какой-нибудь хмырь с Магадана и шёл прямиком к Доске почёта. Передовая бригада? Расстрелять! А эти кто? Лентяи? В машину, тоже расстрелять!

Я этого не пережил, не видел. Но когда вышел “Один день Ивана Денисовича“ Солженицына (мы выписывали роман-газету), дал почитать повесть своему соседу Коле Глушко, работавшему весь свой век на Колыме бульдозеристом, тот прочитал и долго хохотал: “Пустяки какие!“…

Тяжёлая история не только у Колымы. Север, он ведь весь в зонах – не архипелаг, а материк ГУЛАГ. И в то же время единственная часть света, которая всегда безраздельно принадлежала России, – тот же Север.

У двух поколений была возможность стать рабами страха. Не стали. Ни отцы, ни дети.

Выполняя политическую волю, механизм репрессий набирал обороты. Бывшие репрессированные, выброшенные на снег, создавали в ГУЛАГе передовые хозяйства и гордились потом, что их сыновья и дочери, рождённые на Севере, вышли в орденоносцы…

Покаяние для интеллигентного человека более чем норма. Не дай бог внукам увидеть Колыму в лагерных бараках, Воркуту – за колючей проволокой!

И Соловецкий камень в Москве на Лубянке, и мемориал памяти жертвам политических репрессий в Сыктывкаре, и обелиск в Ухте – это не только напоминание о ГУЛАГе, который в сталинские времена стал кладбищем умов, – это ещё и предостережение.

Не надо топтать друг друга – живём в одной стране.

Добро не помнит зла. И всё же через какую обиду и нестерпимую боль перешагнули репрессированные – те, кто выжил – ради любви к Жизни, к Отечеству…