На закате народ стягивался на главную площадь. Зрелища бывали в городке очень редко, поэтому зрители спешили на представление вместе с женами и детьми. Местные торговцы бойко вели торговлю, пытаясь перекричать друг друга, предлагая съестные товары. Отцы и мужья нехотя развязывали кошели, радуя домашних обновками и сладостями. Некоторые расщедривались на драгоценности и украшения, получая от прекрасных половин взгляды, полные любви и преданности.

Мемелюки расталкивали зевак древками алебард, пробираясь к центру площади. Рабы принесли жерди, которые вбили в землю. На них натянули веревку, образовав круг. Пришедшего к нему Ослябю заставили снять шлем, кольчугу и стеганку. Паломник остался по пояс голый. Ему вручили длинную глефу и втолкнули внутрь круга.

— Бой насмерть? — спросил Эфит у стоящего рядом с кругом старика.

— А ты деревянный меч видишь? — огрызнулся в ответ Эразм.

— Хех, — ветеран прошел мимо.

— Что с девчонкой? — Калдор занял освободившееся место у волшебника.

— Все также, — лорд Пифарей безразлично пожал плечами. — В шатре она. Можешь в свой перетащить, мне там и деревенского дурака хватает.

— Того и гляди, местечко-то освободится. А-ха-ха, — засмеялся дрессировщик.

Брюзгливый не успел съязвить. Рядом с ними во все горло орал какой-то босой парнишка.

— Кто-о-о поставит на победу имперца?! Ставки два к одному! — он протискивался между зрителями, орудуя локтями. — На Нахиора? — остановился и сделал запись на пергаменте, макнув перо в чернильницу на поясе. — Мудрый выбор.

— О. Ставлю десять монет на мамелюка, — заклинатель ящеров протянул золото.

— Хорошее решение, господин. Как вас записать?

— Калдор.

— Прекрасное имя, так и запишем. Десять золотых от блистательного Калдора. Следующий!

— Пятьдесят золотых на капитана стражи, — мрачного вида человек оказался за спиной дрессировщика, от чего тот вздрогнул.

Длинные седые волосы спадали на плечи сорокалетнего мужчины. Он носил капюшон и длинный серый плащ, которые скрывали нездоровую бледноту его кожи. Холодный взгляд пробирал до костей. Заклинатель ящеров вспомнил о странном мужчине, про которого рассказывал трактирщик. Точнее звон золотых монет заставил вспомнить.

— Кошель полный золота от господина?..

— Балеан, — хмуро ответил незнакомец.

— Э-э-э… — парнишка смутился, оглядев желающего сделать ставку, но жажда наживы часто сильнее инстинкта самосохранения. — Лады. Господин Балеан — пятьдесят золотых.

— А я ставлю на чужеземца, — вмешался Эфит. — Пять золотых на таморца.

— Отлично! — собиратель ставок с облегчением развернулся, косясь на мрачного мужчину. — Если ставка сыграет, то обогатитесь! — он записал имя и поспешил отдалиться в другую часть толпы.

Нахиор выходил в сопровождении двух мамелюков. Его лицо скрывала черная маска, а на плечах висел плотный плащ из черной ткани, скрывающий все, кроме ступней. Капитан вышел на ристалище и скинул с себя одежду, обнажив торс. Поджарые мускулы загорелого тела притягивали стыдливые женские взгляды, которые, скользнув по мамелюку, тут же убегали в стороны, но обязательно возвращались. Некоторые мужья дергали жен за рукава, призывая к приличиям.

Многих последователей Шеннаитха смутила татуировка, находившаяся на груди Нахиора. Она изображала юную девушку, половина лица которой выглядело разложившимся, с проступающими костями черепа. В ладонях она держала два предмета: яблоко и чашу, по поверью наполненную вином. Если в Анвиле еще преобладал древний ашахитский культ бога торговли, ремесленников и закона Шеннаитха, то в Сулифе подобная татуировка мало кого удивляла.

Поскольку земли нынешнего Сулифского Халифата в древности являлись дикой и труднопроходимой местностью, то осваивались в основном таморскими беглыми крестьянами, преступниками и авантюристами разных мастей. Какая-либо официальная власть отсутствовала, а легионы Тамора не совались в места, где некого грабить. На этой благоприятной почве собирались различные маги-отступники, гонимые властью за эксперименты с некромантией. Стоит ли говорить, что в таком месте культ богини похоти, праздности, чревоугодия и чумы, покровительницы разумной нежити, проституции и сибаритов, прочно пустил корни.

Ту, кого ныне называют, Похотливой Девой, Принцессой или Двуликой, при жизни звали Харамой. Она являлась одной из немногих женщин, что не шли на поводу общей морали. Девушка отрицала бессмысленную целомудренность и необходимость преподнести собственную жизнь единственному мужчине, став хранительницей домашнего очага и источником получения наследников. Она пыталась познать все земные удовольствия и попробовать все, что только возможно. Это привело ее к интимной связи с собственным братом Мёртерем, который любил родную сестру в тайне от жены. Когда этот факт вскрылся, Церковь Эсмей осудила молодых людей за тяжкие грехи, подвергнув страшным пыткам. После приговорив их к оскоплению и сожжению на костре.

Умерев страшной смертью, покрытые позором и презрением, брат и сестра не ушли в Преисподнюю. Их души, каждая по-своему, смогли остаться в мире смертных. Харама горела аппетитом к земной жизни и наслаждением, не собираясь все это терять из-за воли лицемерных церковников, которые предавались всевозможным грехам, осуждая за это собственную паству.

Мёртер и Харама по легенде стали первой нежитью. Несмотря на родственные и любовные узы, после смерти брат и сестра ненавидят друг друга. Харама не стремиться умертвить весь мир. Она любит смертных, любит земные удовольствия. Богиня, покровительствуя разумной нежити, преподносит вечную жизнь как дар, который еще следует заслужить. Души смертных, ставших разумной нежитью, остаются на земле вечно, из-за этого демоны и другие божества ненавидят Двуликую Деву.