Многие годы он вкладывал бы свое время в помощь людям. И, вкладываясь в такой род деятельности, он в качестве плода пожал бы любовь, все более и более начавшую раскрываться в его сердце. Вследствие все большего раскрытия любви у него все более и более стал бы меняться взгляд на жизнь в целом и на конфликтные ситуации в частности. В том числе, и на конфликтную ситуацию, многие годы назад происшедшую между ним и его родителями. Он стал бы на родителей смотреть по-иному, не через призму возмущения – «да как они могли сказать такое!». А через призму мысли: «Все – люди, все – совершаем ошибки; покрой любовью их, и другие люди покроют любовью тебя». Он перестал бы в их словах видеть злой умысел. «Да, они так сказали, – подумал он. – И что с того? Вот я злюсь на них, а им, быть может, нужна от меня какая-то помощь».

И приехав домой во время своего отпуска, он встретил бы их на крыльце дома. «Сынок, мы так рады! – сказали бы они. – Мы так рады, что ты наконец-то приехал!».

Из этой истории рукавами расходятся два русла. По одному текут мысли о сердце, преодолевающем отчуждение, по второму – мысли о профессии, избираемой сердцем, преодолевшем отчуждение.

По преданию, царю Соломону дали имевший витиеватую трещину алмаз с предложением продеть в эту трещину нитку. С задачей невозможно было справиться, механически «тыкая» нитью в трещину. Так и депрессию невозможно преодолеть, реализуя такую-то стратегию, оторванную от глубинных основ личности человека. Стратегии, почерпнутые из учебников, как правило механистичны и прямолинейны.

Царь Соломон пустил в эту трещину паука-шелкопряда, и тот прополз по трещине, протянув сквозь нее нитку. Паук сумел справиться с задачей, потому что он был живым. Важно не довести своего сердца до духовного омертвения поступками, совершенными против совести, и образом жизни, реализуемым в отрыве от глубинных основ личности.

Так и сердце человека, оказавшегося в тишине и сличившего свою жизнь с теми законами, на основании которых развивается мироздание, способно увидеть выход из депрессии. Ожив, сердце способно проложить маршрут, который сможет учесть все нюансы и зигзаги «трещины».

Необходимо отметить, что с точки зрения святых отцов, как точно замечает иеромонах Серафим (Роуз), под сердцем подразумевается «орган познания Бога». «В духовном смысле, – пишет он, – сердце есть средоточие человеческого бытия, то же, что дух; физически же – это место, где дух обитает и откуда взывает к Спасителю; и этот крик сердца… привлекает благодать Божию» [94] . Старец Иосиф Ватопедский, расширяя представления о сердце, указывает, что слово сердце в творениях духовных авторов обозначает не телесный орган. «Под словом сердце понимается вся личность человека в совокупности, которая иногда называется еще душой, а иногда умом, то есть все то, что свойственно человеку – его предпочтения, качества, духовное состояние» [95] .

То есть в состоянии молитвенной тишины активизируется, если так можно сказать, вся целокупность человека, который ранее находился в состоянии оглушенности шумом, блеском ложных идей, погоней за деньгами и прочим. Но мало выйти из-под воздействия шума, мало выбраться из потока суеты внешней. Необходимо достичь тишины внутренней. Она достигается через прикосновение сердца к смирению. Святитель Игнатий (Брянчанинов) определяет смирение как «непостижимое действие непостижимого мира Божия, непостижимо постигаемое одним блаженным опытом» [96] .

То есть в момент прикосновения к смирению на выбор человека не влияют ни обида на родителей, ни желание отомстить или что-то доказать, ни какие-то хаотичные желания, вызванные из небытия мимолетным взглядом на рекламный щит в метро. В момент прикосновения к смирению человек оценивает ситуацию, исходя лишь из тех вечных законов, на основании которых существует мироздание. Конечно, чтобы созерцать эти законы / логосы, душа человека должна быть чиста, что не легко достигнуть человеку, живущему в массовом обществе («обществе зрелища»). Но хотя бы отчасти прикосновение такого рода открыто и для него.

Момент реанимации сердца является выходом из депрессии. Депрессию можно условно представить, как сужение кругозора у ока ума. Словно шоры падают на глаза ума. Образ мира с его разнообразными возможностями, преломляясь сквозь состояние ума, охваченного страстью, деформируется. Человек словно не видит тех возможностей, которые, казалось бы, «лежат на поверхности».

Вследствие уныния человек словно замыкается в текущем мгновении, в котором он столкнулся, например, с неудачей или потерей. Ощущение перспективы, связывающей его с будущим (в которой он мог бы преодолеть беспокоящие его проблемы) и связь с опытом прошлого (на основании которого он в будущем мог бы преодолеть проблему), словно удаляются из внутреннего пространства сознания. В данную минуту человеку плохо, и ему кажется, что так плохо будет всегда. В момент такого искушения невозможно представить, что когда-то он может выйти из состояния подавленности и вновь испытать радость. Радость представляется абсолютно невозможным явлением на фоне переживания «навеки разбитой жизни».