— Тебе ведь ее совсем не жалко, да? — сказал Имран Ахмедович. — Впервые вижу мать, которая ни разу не спросила, какое состояние у ее ребенка и выживет ли он. Я ведь сказал тебе, что она сейчас между жизнью и смертью?

Залима пожала плечами. Его речь словно и правда звучала для нее на чужом языке. Жалко ли ей? Пожалуй, и правда жалко. Никто не желал бы ребенку пережить подобное. Это больно и неприятно, и мерзко, и… ужасно. Но она сопереживала дочери не больше, чем детям в постах-просьбах о помощи, то и дело мелькавшим в ее ленте соцсетей. Жалко — перелистнула, жалко — перелистнула.

— Похоже, если она умрет, в семье ее никто не станет оплакивать.

— Лучше бы ей умереть, — не сдержалась наконец Залима.

— Как… ты можешь такое говорить?! — Ахмед Имранович аж встал со своего места и навис над столом. — Она же твоя дочь!

— Дочь, — насмешливо повторила Залима. — Дочь без отца. Безродная. Такая же, как я. Едва она родилась, уже стала браковкой. Я знаю, что это такое, а вы не знаете. С детского сада тебе тычут отцом и говорят, что вот, мать нагуляла! Потом все парни в классе в лицо говорят, что никогда бы не женились на такой и не опозорили бы семью. Меня мать забрала с седьмого класса, потому что некоторые козлы считали, что раз у меня нет отца и брата, они могут безнаказанно распускать руки. Знаете, что они говорили? Что я не должна сопротивляться, потому что все равно у меня такое нутро. Нутро гулящее. А еще знаете почему она меня забрала? Потому что их папочки, которыми они так гордились, и которые сами очень даже ходят в наш дом, не хотят, чтобы я училась рядом с их детьми.

Залима от неожиданно длинной для себя речи даже запыхалась. Она отбросила показной стыд, который привычно набрасывала на себя, как вуаль, в присутствии малознакомых мужчин, с которыми не надо было спать, говорила теперь без стеснения, глядя в глаза врача. Теперь пришел черед Ахмеда Имрановича внимательно изучать свои дипломы на стене.

— И дочь мою ждет то же самое, — продолжила Залима. — А теперь, раз она потеряла невинность, будет только хуже. Сейчас вы вызовете полицию и опеку. Они узнают, разболтают родственникам. А те потом родственникам их родственников. Уже завтра весь город будет знать, что дочка Мулигова нечистая! Не только родилась без отца — еще полбеды — но и с детства нечистая! Вы только все испортили.

— Она же ребенок, — защищаясь, будто он лично распространял пока несуществующий слух, пробормотал Ахмед Имранович. — Она не виновата в том, что произошло.

— Кому это интересно! — отмахнулась Залима и наклонилась вперед: — У вас есть сын? Если бы он сказал, что выбрал такую, как моя дочь, вы бы разрешили ему жениться? — И не дав врачу подумать ни секунды, она усмехнулась: — Даже если скажете да, на за что не поверю. Ни один наш не захочет снохой порченую девочку из такой семьи. Нет. Я вам говорю, если она не умрет, то закончит как я. Нет ей другой судьбы в этом месте! Говорите, не жалко мне ее? Жалко. Поэтому и говорю, что лучше б умерла. Из жалости я так говорю, а не со зла. Там, наверху, ей будет лучше.

— И все-таки мы попробуем ее спасти, — процедил Ахмед Имранович. — Даже если ты этого не хочешь. Вас всех, кто причастен к этому варварству, посадят, а девочку… я уверен, найдутся добрые люди, которые о ней позаботятся.

Залима закатила глаза и горько усмехнулась:

— Добрые люди? У нас таких нет…

В этот момент в дверь постучали, и Залима с врачом одновременно обернулись.

На приглашение войти в проеме показалась круглая бородатая голова с короткими волосами, припорошенными сединой. Макушку венчала зеленая вязаная тюбетейка.

— А, вот вы где, — промурлыкал знакомый голос.

Залима приросла к стулу и с раскрытым ртом глядела, как Алихан, прижав руку к сердцу в знак почтения, входит в кабинет. Тот самый Алихан! Тот преступник, до которого наверняка мечтал добраться Имран Ахмедович! Залима поверить не могла, что он так запросто явился в больницу. Неужели не догадался, что врачи оповестят полицию и его будут искать?! Похоже, он хоть и хитрый пронырливый лис, но в каких-то вещах разума ему так же не хватало, как Залиме, иначе он бы уже гнал на своей «Приоре» по дороге прочь из республики.

Алихан бросил на Залиму долгий колюче-вопросительный взгляд — так он, бывало, смотрел на нее, когда заходил в отсутствие Айны и не был уверен, что она не дома. Его глаза, как колючки репейника, вцеплялись в Залиму, поддевая на крючок, вынуждая говорить правду, как бы ей ни хотелось соврать.

Сейчас его явно интересовало лишь одно: что известно врачам и что она успела разболтать. В присутствии Ахмеда Имрановича Залима вдруг почувствовала себя под защитой, несмотря на его ощутимую неприязнь. Она не стала делать Алихану никаких знаков, поприветствовала его легким кивком и отвернулась.

— Вы кто? — спросил Ахмед Имранович.

— Я дальний родственник этой семьи, — Алихан уже шел к нему через кабинет с протянутой для пожатия рукой.

Едва взгляд Залимы упал на эту массивную руку с короткими толстыми пальцами, к ее горлу подступил тошнотворный ком. Знал бы врач, чью руку пожимает, сейчас же бросился бы мыть свою с мылом. Но у Имрана Ахмедовича не было никаких причин подозревать в богомерзком преступлении человека, который самолично явился в больницу, в его кабинет — а потому руку спокойно пожал и покосился на Залиму: вот, мол, есть же мужчины в вашей семье.