— Вашу Машу! Ребенок! — бью себя по лбу.

— Какой ребенок? — удивляется полковник.

— Твой ребенок! — топаю ногой как недовольный жеребенок. — Лешка стоит за дверью, у лифта. Специально не взяла с собой, чтобы не увидел непотребства!

— Лёшка! — красивое лицо Воронцова вмиг становится серьезным и утомленным. Мужчина садится на постели, глядит на меня:

— Кажется, я нашел его мать!

— Серьезно? — ошарашенно гляжу на полковника, — кто?

— Позже расскажу. Кое-что сам проверю. Друг обещал помочь, поспрашивать о Серафиме у наших сослуживцев.

— Кто она?! — меня всю трясет от желания поскорее вцепиться в это дело зубами и расследовать, раскрутить клубок, чтобы вручить пацана родной матери, найти второго Антошку, получить в качестве премии свою дочь, и забыть об этом кошмарном мужчине навсегда.

Этот огромный русский медведь, высокий крупный, немного раздражающий своей высокомерностью бесит меня и одновременно нравится. Но я не дура, понимаю, если он не выбрал ни одну девушку за эти годы, то я ему точно не сдалась.

Из меня сейчас не выйдет ни любящей невесты, ни заботливой жены. Тем более для полковника, наследника империи Воронцовых.

— Мы с Лешей сейчас едем в кафе завтракать, я обещала ему хот-дог, затем заедем в его детский дом. Надо же объясниться с воспитателями, что-нибудь придумать, почему ребенок находится у нас. А то не ровен час, объявят в розыск. Поедешь с нами?

Громкий звук служебного телефона отвлекает Михаила от приятной во всех отношениях беседы. Он встряхивает разлохмаченной головой, неприязненно глядит на эпицентр мерзкого звука.

— Похоже, нет, — бросает мне.

— Полковник, Воронцов, слушаю, — отвечает в трубку металлическим голосом. — Пожар пятой категории в торговом центре. Много пострадавших? Через тридцать минут буду в Управлении. Ждите.

Удивленно гляжу на полковника, не узнаю его.

Передо мной материализуется абсолютно другой человек. Если первый был развязен и настроен на флирт, то этот даже не замечает того, что я до сих пор стою в его спальне. Он обходит меня как элемент в интерьере комнаты, и исчезает в ванной, затем появляется, снова обтекает меня, и его умытая чистая физиономия, вызывающая нестерпимое желание поцеловать, прячется в комнате — гардеробной.

Через две минуты передо мной вырастает высокая фигура мужчина в темно-синей форме.

— Так, дамочка, полагаю вам пора покинуть мою квартиру.

— Слов нет! А как же ребенок?

— Ах, да… — достает из тумбы платиновую кредитку, сует мне в пальцы. — Здесь достаточно, ни в чем себе не отказывайте!

— Ну, знаешь, ли! — гневно выдаю я, и опрометью вылетаю из квартиры полковника.

— Блин, можно состариться, пока тебя дождешься. К папе можно?

Отрицательно мотаю головой.

В этот момент полковник материализуется из дверей квартиры, проносится мимо нас к лифту.

— Пап! — окликает его сын.

— Леш, не до тебя! — мужчина при исполнении садится в лифт, и уезжает без нас.

— Мда! С галантностью этот наглец не знаком! Теперь хоть понятно, почему женщины не вешаются ему на шею как медальоны. При его-то звании и миллионах ходит в бобылях.

— Кто такой бобыль? — уточняет малец, застегиваю джинсовую куртку. — Это что-то плохое?

— Очень, — подтверждаю с готовностью. — Но твоему отцу подходит.

— Мама так и сказала, что мы ему не нужны, — цедит Лешка, вытирая мокрые от слез глаза.

— Что ты такое говоришь? Какая мама?

— Во сне ее вижу, разговариваю с ней, — сдавлено пролепетал Лешка, и меня как ножом полоснуло по груди. Бедный ребенок.

Достаю из кармана куртки пластиковую кредитную карту. В голове тут же зреет план мести.

— Устроим себе сегодня праздник?

— Праздник? — детские глаза загораются радостью, и в них прыгают озорные черти.

— Праздник! — радостно кружусь перед лифтом. — Ну, Воронцов, погоди!

Михаил

Нехорошее предчувствие настигает сразу, как только захожу Управление.

— Тебя где носит? — рычит на меня Георгий Павлович.

Молчу, хмурюсь. Не принято у нас отвечать на риторические вопросы руководства. Априори, начальник всегда прав.

— Уже создан штаб по работе с пожаром в ТЦ Рябинушки. Хотел назначить тебя главным по штабу, но назначил Егорова.

Не выдерживаю, наклоняюсь к другу, интересуюсь:

— Палыч, несправедливость какая-то. Так-то мне положено первое дело, не ему!