Дочкам Якова Модестовича, Кате и Маше, Сорокин рассказывал о заводском комсомоле: на субботниках они разгружали дрова, ремонтировали бани и лазареты, в кружках всеобуча учились военному делу…

Яков Модестович сказал ему однажды:

— Я очень рад, что тепловоз строят молодые.

— Старики бы сработали лучше, — предположил Сорокин.

— Нет, молодое — молодым, — уверенно сказал Гаккель.

Николай Степанович вспоминает: в семье Гаккелей кормили скромно, но по тем временам вкусно.

Ольга Глебовна шутила:

— Черные сухари вкуснее, если сушить их с хорошим настроением.

По вечерам Ольга Глебовна рубила в кухне солонину на котлеты, а кто-нибудь из девочек вслух читал ей Пушкина или английские сонеты.

Как-то, все вместе, отправились на публичный диспут, организованный художником Бенуа: какие скамейки понадобятся будущему Петрограду — классика, ампир или что-нибудь футуристическое?

Обратно всю дорогу до Васильевского острова шли пешком и продолжали спорить о скамейках.

Жена Скорчеллетти, певица Мариинского театра Елизавета Пименовна, организовала на Балтийском заводе выездной спектакль, оперу «Демон».

Коршунов выделил для артистов немного ячневой крупы, но поставил условие: хор пусть поет свой, самодеятельный.

Елизавета Пименовна три недели готовила к опере одаренных выдвиженцев.

Гаккели посетили спектакль всей семьей. Очень волновались, как споет хор. Но все обошлось благополучно.

Сам Яков Модестович в эту пору стал вдруг брать уроки скрипичной игры у профессора Авдоньева. Всегда играл самоучкой, а тут, в такое неподходящее время, потянуло к регулярным занятиям.

Ольга Глебовна однажды с гордостью призналась Сорокину:

— Знаете, Яков Модестович всю жизнь прожил без комнатных туфель в доме…

Николай Степанович до конца понял и оценил эту фразу только много лет спустя.

В первых числах января 1924 года на заводе состоялся митинг, посвященный строительству первого в мире тепловоза.

Во всю стену механического цеха повесили плакат «Даешь красный дизелевоз!».

Коршунов произнес речь.

Она не отличалась большой научной строгостью, но была зато яркой и доходчивой.

— Новому локомотиву, который мы сейчас строим по желанию рабоче-крестьянского правительства, — сказал Константин Николаевич, — в отличие от старого паровоза, доставшегося нам от проклятого буржуазно-капиталистического строя, не нужны будут ни дрова, ни уголь, ни вода. Дымит он самую малость, гудит громко, слышно за пять верст, и ездит быстрее самого быстрого паровоза…

Гаккель стоял тут же в цехе, слушал Коршунова с нескрываемым любопытством.

— Когда произойдет социалистическая революция в мировом масштабе, уверенно сказал Коршунов, — и между пролетарскими народами падут наконец всякие лишние государственные границы, на нашем красном дизелевозе мы сможем легко ездить и мчаться в гости друг к другу… А пока, в ближайший момент, он послужит нам, чтобы подвозить хлеб и топливо революционному Петрограду…

Кто-то из толпы спросил Коршунова, много ли будет жрать тепловоз нефти.

Коршунов ответил твердо:

— Нет, мало. Это вполне, говорю вам, сознательная машина.

После митинга Яков Модестович подошел к Константину Николаевичу и, улыбаясь ему, сказал: выслушав такую пламенную, зажигательную речь, он, Гаккель впервые, кажется, стал по-настоящему понимать, что же это такое — тепловоз!

— А вы говорите, мы плохо стараемся, — ответил Коршунов.

После митинга и речи Коршунова дело вроде бы сдвинулось с места.

В четверг, 17 января, на квартире у Гаккеля в полном составе собралось «Бюро по постройке тепловоза». Председательствовал профессор Щукин.

Скорчеллетти доложил о графике окончательной сборки машины и назвал последний срок: 5 февраля. Бюро приняло его сообщение к сведению.

Обсудили все возможные способы переправы готового локомотива через Неву, на ветку Гутуевского острова. Окончательный вариант, однако, не выбрали, решили еще подумать.

Гаккель внес предложение о покраске машины. Символично будет придать ей различные оттенки нефти: крышу сделать светло-желтой, раму — коричневой, колеса — белыми, тележку — черной.