Из будки вышел командир отделения. Кудинов, показывая глазами на раненого, сказал:

— Подвезти сержанта надо. Из Андриановского госпиталя идет.

Последние слова он чуть заметно выделил. Сержант отлично знал: Андриановский госпиталь полмесяца назад переведен в другое место, что человеку в помятой шинели и невдомек, а потому порадовался выдержке ефрейтора.

— Из госпиталя, говоришь? А ты его даже в будку не пригласишь, — осуждающе сказал командир и обратился к раненому: — Холодновато на улице. Заходите в помещение.

Незнакомец поколебался слегка, но согласился.

— Спасибо. И правда, на улице свежо, — и повернулся к Кудинову: — Не прогляди машину, служивый.

— Не беспокойся, все будет, как надо, — весело улыбаясь, заверил Кудинов.

Несколько минут, оставшиеся до смены, показались ефрейтору вечностью. Он то и дело поглядывал на дорогу, мысленно поторапливал Еременко и Сизова. Не забывал и о двери будки, хотя был уверен, что из рук Алексеева незнакомцу не уйти. Наконец появилась смена. Василий, не выдержав, сделал несколько шагов навстречу.

— Будьте начеку, — зашептал он. — Задержали тут одного.

— Где он?

— В будке. Вы оставайтесь здесь, а я пойду к Алексееву.

Когда он открыл дверь, сержанты мирно беседовали. Командир отделения сидел на лавке по левую руку от незнакомца и что-то оживленно рассказывал. Увидев ефрейтора, безрукий спросил:

— Нет еще машины?

— Нет.

— А почему пост покинул?

— Смена пришла.

Незнакомец хотел встать с лавки, но Алексеев крепко взял его за кисть и строго сказал:

— Сиди. Теперь уж некуда торопиться.

— Что это значит? Над фронтовиком издеваться? — почувствовав пальцы-клещи, взвизгнул инвалид, стараясь вцепиться зубами в воротник собственной гимнастерки.

Кудинов, заметив это движение, вмиг оказался рядом и, ударив ладонью по подбородку, запрокинул голову задержанного, прижал его к стене.

— Хватит комедию ломать! — предупредил Алексеев. — Андриановский госпиталь полмесяца назад переехал в другое место. Понятно? Обыщи его, — приказал командир ефрейтору.

Кудинов, не спеша, обыскал. Из кармана, вшитого под правый рукав шинели, вытащил один пистолет, из левого кармана брюк — другой.

— Хорошо в госпитале снаряжают, — засмеялся Алексеев.

Незнакомец молчал.

— Вася, — Алексеев впервые так ласково назвал Кудинова, — освободи его от ампулы с ядом. Она, по-видимому, в воротнике гимнастерки зашита. Пусть человек успокоится.

Кудинов нащупал ампулу и вырезал ее ножом.

— Поднимайся! — приказал командир отделения. — И запомни: дурака валять не советую. Хуже и больней будет.

Все трое вышли из будки. Впереди Алексеев. За ним задержанный. Кудинов еще раз внимательно оглядел незнакомца. Человек как человек. Лет тридцати, белобрысый, светлые голубые глаза. Еременко с Сизовым тоже с интересом рассматривали его.

Позже, на допросе у начальника заставы задержанный признался, что в сорок втором, раненый, попал в плен. В госпитале ему ампутировали кисть правой руки и завербовали. Затем — школа шпионов. При ночной бомбежке выбросили на парашюте недалеко за линией фронта. Парашют закопал. Задание — диверсия на железной дороге в прифронтовой полосе.

Разобрав проведенную операцию, лейтенант Макеев поблагодарил сержанта и ефрейтора за службу, а затем сказал:

— Поздравляю вас с представлением к наградам.

* * *

Мартовские тучи, подгоняемые ветром, плыли над землей, то и дело кропили ее нудными дождями. Не успеют просохнуть солдатские шинели, как снова смыкаются над головой тучи и начинается дождь. Раскисший чернозем, сочный, звучно хлюпающий, цепко хватает за сапоги, словно хочет остановить тяжело идущих солдат.

Василий Кудинов проклинал в душе и эту промозглую изморось, и эту расхлябанную дорогу. Ноги, будто к каждой прикрепили по гире, переступали тяжело и неохотно. Три часа солдаты в пути, а деревни, где обещан привал, не видно.

— Вот землица, так землица. Масло. Посади в нее оглоблю. — тарантас вырастет, — с восхищением и даже завистью сказал сопевший рядом младший сержант Еременко. — Не то, что наши белорусские супеси.

«Черт роскосый, ручной пулемет тащит, ноги еле переставляет, а все о земле думает», — не то сердился, не то радовался за него Кудинов.