— Если честно, мне особо нечего рассказывать… — замялась Ева, снова кутаясь в одеяло от холода.

— Что это значит — тебе не о чем нам повествовать? — возмутился Писатель, на что Ева коротко улыбнулась: она забыла, какой своеобразной может иногда быть его речь. — Неужели ты, юная скиталица, загорелась желанием доказать нам, что практически половина десятилетия странствий по бескрайнему океану жизни не оставила никакого отпечатка на твоей ещё не закаменевшей душе?

Шут, передразнивая, повторил то, что сказал Писатель, и весело фыркнул, на что мужчина обиженно насупился и отвернулся к Амнезису.

— Я не знаю, что вы хотите от меня услышать, — развела руками Ева. — Мне будет проще, если вы зададите конкретный вопрос, а я на него отвечу.

— Тогда можно я начну? — подала голос Дуня. — Как дела с учёбой? Ты хотела стать искусствоведом, если я не ошибаюсь?

— Ну, Дуня… — протянул Шут. — Что ты сразу про учёбу? Лучше скажи, Ева, ты нашла красавца лучше меня, или я всё ещё лидирую?

В спор подключились Писатель и Амнезис, напоминая про такое понятие, как «тактичность», и предлагали свои вопросы, правда, не особо обошедшие предыдущие по уместности. Ева глубоко вздохнула и на мгновение прикрыла глаза. «Кто о чём, — подумала она, ещё глубже зарываясь в одеяло, — а ответить одинаково нечего».

— Друзья, — сказала, наконец, она, привлекая к себе внимание. Все сразу замолчали. — Я понимаю, что Вам очень интересно узнать, как у меня сложилась жизнь, но вами движет простое, человеческое любопытство, и я бы даже с радостью удовлетворила его, но, к сожалению, мне совершенно нечего вам ответить.

— Неправда, — возразил Амнезис, подаваясь корпусом вперёд и упираясь локтями в колени. — Мы беспокоимся за тебя, Энни. Посмотри на нас: у кого из сидящих здесь полноценная жизнь? Ни у кого. И ты среди нас единственная, кто смог вырваться, пусть и не надолго, на долгожданную свободу, вдохнуть полной грудью. Мы не из любопытства спрашиваем, Энни: нам хочется, чтобы хотя бы кто-нибудь из нас, хотя бы чуть-чуть снова ощутил давно забытый нами вкус жизни и, пусть на словах, передал его нам.

Ева поджала губы и опустила взгляд. Все ждали её ответа.

— С учёбой всё так себе, — начала она, задумчиво пряча замёрзшие пальцы в рукава кофты. — С первого по третий курс я часто, подолгу и серьёзно болела, что не могло не сказаться на успеваемости, а к концу четвёртого у меня начались галлюцинации. Отвечая на твой вопрос, Шут: два месяца назад я встретила новых замечательных людей, которые стали мне очень близки, — наверное, они даже могли бы заменить мне семью. И среди них — он… И я влюбилась.

— Влюбилась? Ты? — насмешливо перебил её Шут, глубокомысленно изображая двумя пальцами идущего по подлокотнику кресла человечка. Все синхронно обернулись на него и смерили недовольным взглядом, однако он этого либо не заметил, либо сделал вид, что не заметил.

— Да, влюбилась, — подчеркнула Ева. — Примерно в то же время стали учащаться приступы бреда, и вот я здесь. Собственно, на этом всё.

Ева оглядела своих друзей и тут же расстроилась: не такого рассказала они ждали.

— Вы не это хотели услышать, поэтому я и не хотела говорить.

— Да нет, что ты… — начал было Писатель, но Ева его оборвала:

— Не надо, друзья, я же вижу, что вы разочарованы. Я и сама-то, когда четыре года назад меня выпустили отсюда, надеялась на лучшее… Но, повторюсь, я встретила замечательных людей, которых хочу увидеть снова, а для меня это уже большое достижение. Четыре года стоили того. Лучше расскажите о себе, — сменила тему Ева и обратилась к мужчине, сидящему рядом с Писателем: — Если честно, больше всех меня волнуешь ты, Амнезис, потому что я покидала «ослика Иа», а встретила человека. Что произошло?

— Неужели я так резко изменился? — Амнезис смущённо улыбнулся, польщённый косвенной похвалой.

— Не резко, но ты проделал над собой большую работу, и это заметно. Ты стал личностью, — добавила Дуня, соглашаясь с Евой. Амнезис благодарно кивнул медсестре.

— Когда я уезжала, в тебе было пусто, — не обижайся, Амнезис, — но сейчас так о тебе уже не скажешь. Поделишься, что изменилось в твоей жизни?

Амнезис глубоко вздохнул, собираясь с мыслями перед тем, как начать, и расслабленно откинулся на спинку дивана.

— Сразу скажу, что я до сих пор ничего не знаю о себе: ни кем я был, ни каким я был, ни кем я бы хотел быть — ничего. Я дал сам себе имя… Ты правильно сказала, Энни: пустота — единственное, что было в моей памяти, а следовательно, и в душе; да что уж там, пустота и сейчас преследует меня. Странно жить без эмоций, характера, определённых знаний — да ведь даже то, что мы знаем, что ничего не знаем, уже является определённым знанием. А в моём случае не было ничего — ноль. Абсолютный и недвусмысленный. Два года подобного существования вымотали меня, и я впал сначала в апатию, а потом в депрессию… Жить день за днём и понимать, что ты ничего не помнишь, даже не помнишь, как чувствуются радость и любовь, бывает трудновато. Потом появились вы, мои друзья: сначала Писатель, за ним мой лечащий врач и Дуня, потом Шут, а после уже и Энни, — и я благодарю Бога за эту встречу. Вы все подарили мне желание стать кем-то, а не жить до скончания времён в состоянии медузы. Однажды мой врач придумал для меня эксперимент: он предложил мне создать самого себя, а для этого задать всем, кого я только смогу найти, вопрос «Каким вы меня помните?» Доведённый практически до отчаяния, я вышел в праздничный день на парковую площадь, уговорил кого-то дать мне микрофон и рассказал людям свою историю, а мой врач обратился к ним с этой странной, но такой важной для меня просьбой… Отдельное спасибо ему за то, что организовал всё это. И люди действительно описали своих давних знакомых, с которыми они когда-то имели счастье общаться! У меня до сих пор лежат их письма… Потом мы с моим врачом отобрали самые яркие и наиболее гармонирующие из них, и по ним, как по шаблону, я начал создавать себя… Наверное, со стороны это выглядело смешно: я ведь забыл, как чувствуются многие качества, — в тот момент мне были близки только печаль и потерянность, — поэтому мне приходилось смотреть определения большинства слов. Помню, как искал в словаре «преданность»… Да, наверное, со стороны это было весело. Конечно, впереди много работы, потому что я всё ещё не умею улыбаться, как бы странно это ни звучало: я просто забываю, что это нужно делать, однако я уже могу смеяться с ужимок Шута и плакать над безнадёжной любовью Писателя.