— Браво, — Ева улыбнулась и пару раз хлопнула в ладоши, на что Амнезис снял с головы воображаемую шляпу и шутливо поклонился. — Знаешь, быть может, ты и не помнишь, каким был когда-то, но одно я скажу тебе совершенно точно: ты был сильным человеком, — Ева остановила взгляд на двух пациентах, остановившихся в дверях гостиной, и вдруг спросила: — А чем ты занимаешься в свободное время? Есть какое-то занятие?

— Кстати об этом, Ева. Если помнишь, ты как-то сказала, что я вполне мог бы играть Пьеро. Так вот, твои слова оказались пророческими, и меня действительно взяли в местный театр исполнять трагедийные роли, так что теперь я и Шут — любимчики публики, — Амнезис гордо приподнял подбородок и глянул на подмигнувшего ему Шута.

— То есть, вы оба подрабатываете в театре?

— Что значит «подрабатываем»? — обиженно насупился Шут. — Мы там на постоянной основе и уже стали частью актёрской труппы! Ты тут надолго, так что, я уверен, обязательно застанешь те овации и громкие аплодисменты, которые встречают нас после каждого выступления.

— Обязательно застану… Обязательно, — тихо повторила про себя Ева, почему-то не совсем веря в правдивость этих слов. — Писатель, тебя, я так понимаю, нет особого смысла спрашивать об изменениях?

Писатель улыбнулся одними уголками губ, не отрывая глаз от мелко исписанного листка бумаги.

— Что-то в этом мире меняется со скоростью света и движется в одном темпе со Вселенной, что-то медленно идёт за солнцем, катящимся по небосводу, и наслаждается его красотой, а что-то в этом мире остаётся неизменным — той самой константой.

— Разве только «Поэма» увеличилась примерно в два раза, — вставил Шут, шевеля рукой свои подвыгоревшие кучеряшки. Писатель смущённо отвёл глаза, ловко сделав вид, будто «Поэма» принадлежит вовсе не ему. — Твоя пассия не устанет читать все твои труды?

Писатель откинулся назад, копируя позу Амнезиса, и мечтательно прикрыл глаза.

— О нет, mon cher, совсем нет! Суть не в том, чтобы она всё прочла — быть может, она откроет на первой странице и никогда не перелистнёт дальше, а может быть, только бегло просмотрит название — я не знаю, но сама мысль, что все эти пятьсот восемьдесят три страницы написаны ради неё и только ради неё, уверен, заставит её сердце биться чуточку быстрее… И она будет знать, что на этом свете есть человек, всецело преданный ей… О, только бы mon amour не была жестокой и не отвергла мой дар… Тогда… Тогда, mes amis, je suis fier de dire que ma vie n’a pas ete vaine.

— Что ты сказал?.. — шёпотом переспросил Писателя Шут, который в жизни не учил ни одного иностранного языка.

— «Тогда, мои друзья, я с гордостью скажу, что моя жизнь не была напрасной», — ровным голосом перевёл Амнезис, даже не глянув в сторону Шута. Тот примиряюще поднял руки.

— Ну, а ты, Дуня? — обратилась Ева к рыжеволосой девушке, сидящей справа от неё. Дуня опустила голову и задумчиво распустила пучок, позволив медным прядям упасть ей на плечи.

— А я всё так же: работаю по-тихонечку, провожу эксперименты, проекты разные… Моя жизнь… В ней мало что поменялось, за исключением одного. Произошло тут одно событие… Давно ещё, совсем давно… Я обязательно расскажу тебе о нём, но только чуть позже, хорошо? Ты обязательно всё узнаешь и поймёшь, но всему своё время.

Странно и одновременно приятно было Еве сидеть спустя четыре года тишины, пустоты и неизвестности в кругу старых друзей: перед поездкой в Ялту она совершенно не представляла, как будет заново знакомиться с ними, о чём они станут разговаривать и будут ли они друзьями, как прежде, но всё произошло очень быстро и незаметно, и вот она уже вовсю болтает с Дуней о всякой мелочи и звонко смеётся с подколов Шута, словно и не было этих четырёх лет.

Ева остановилась пустым взглядом на зеленоватой стене напротив.

«Словно и не было этих четырёх лет».

Словно и не было.

Этих.

Четырёх.

Лет.

Глава 25. Страсти по Матфею

Каким бы смертным ни был человек,

Душа бессмертна, друг, не спорь со мною.

Я прожил на земле не первый век

И много раз встречал жену с косою.

Я полюбить успел холодный взгляд,

По разноцветной жизни вечный траур,

И даже чувство юмора, представь,

Успел понять, ложась в холодный мрамор.

Еве снились похороны. Она стояла в пустой, небогато украшенной церкви напротив открытого гроба, в котором кто-то лежал, однако кто именно, она не видела, потому что лицо умершего или умершей было скрыто полупрозрачной чёрной фатой. В руках Ева держала Библию, почему-то вверх ногами, но переворачивать не спешила; узкие высокие окна где-то под сводом храма практически не пропускали внутрь потоки света. В полумраке Еве иногда мерещились чьи-то движения, словно тонкие худые люди, устав долгое время стоять на одном месте, переминались с ноги на ногу, однако она подносила свечу, и все силуэты сразу же смешивались в единую непроглядную тьму, из которой иногда на девушку смотрели два белых светлячка. Кроме Евы в церкви никого не было; она ещё раз обошла маленькое помещение по кругу, но везде было пусто, словно похороны уже закончились или ещё не начинались; Ева подошла к гробу.