— Думаю, уж как-нибудь дополз бы, — усмехнулся Филипп, пугливо осматривая всех присутствующих. Вот стоят Надя и Дуня, врачи из психиатрической больницы, за десятилетия ставшие семьёй; рядом с ними, как отражения друг друга, стоят близнецы — Писатель не знал их; справа от братьев стоит старый смотритель, седой грек, которого по иронии судьбы зовут Николай, а старый он лишь потому, что он уже много лет живёт на маяке и работает спасателем по ночам. Филипп знает его, потому что он не раз, купаясь рано утром, встречал его, когда он возвращался на маяк. А позади всех скромно стоит паренёк с гитарой за спиной и ласково гладит по шее красавицу-лошадь.

— Давай-ка, друг, соберись с силами, — сказал Николай, опускаясь рядом с Филиппом на корточки. — Сейчас мы посадим тебя на лошадь, только ты уж держись крепче и смотри, не упади.

Кристиан подвёл Мэри к Писателю, и та медленно легла совсем близко к нему, чтобы юноше было удобнее на неё забраться. Филипп приподнялся на локтях, и в этот момент Михаил подтолкнул его в спину; с другой стороны его подтянул Гавриил, и вот уже Филипп лежал пластом на спине лошади, уткнувшись носом ей в гриву. Мэри осторожно поднялась, и ноги Писателя безвольно скатились по её круглым бокам, зато руки, чувствуя под собой опору, тут же крепко обняли толстую лошадиную шею.

— Вот, правильно, держись, — улыбнулся Кристиан. — Пойдём тихо, так что не свалишься, но, если что, тебя ещё держат близнецы.

Филипп пробормотал в ответ что-то неразборчивое.

Они медленно пошли навстречу морю. Солнце спустилось ещё ниже и теперь как будто тянулось своей яркой рукой к быстро появляющимся на небе звёздам, как тянется рукой утопающий к брошенной ему верёвке. Сосновый бор, днём на удивление тихий и сонный, вдруг ожил: в траве заскрипели цикады, зашелестели задними лапками кузнечики, и то тут, то там теперь слышалось чьё-то шуршание, словно кто-то невидимый следовал за ними попятам.

— Как Вас зовут? — пробормотал Филипп куда-то в лошадиную гриву.

— Кого именно? — с улыбкой обернулся назад Кристиан, прекрасно понимая, что вопрос адресован ему.

— Вас.

— Меня? Кристиан.

— Очень приятно. Филипп.

— Будем знакомы, — Кристиан по-доброму усмехнулся и поправил уздечку на Мэри. Становилось прохладно.

— Откуда у Вас эта лошадь?

— Я работаю на конюшне: катаю детей, учу ездить на лошадях, устраиваю конные прогулки… Всё такое.

— То есть это не Ваша? — немного разочарованно уточнил Филипп.

— Отчего же? Моя.

— Как здорово… — почти прошептал Филипп, ласково обнимая Мэри. — Вы не подумайте, я не собираюсь забирать её у Вас. Просто я так люблю лошадей… Всегда мечтал иметь свою, ну или хотя бы, как Вы, работать на конюшне.

Кристиан понимающе хмыкнул и, чуть прищурившись, посмотрел куда-то вдаль.

— Прекрасно Вас понимаю, ведь я сам обожаю лошадей. Когда я встретил Мэри, у меня даже не было сомнений, оставлять или не оставлять её себе. Она ведь «найдёныш», почти что мустанг… Но не мустанг. Мэри очень добрая, нежная и ласковая — одним словом, замечательная лошадь.

— Да… — кивнул Филипп и широко зевнул. — Замечательная лошадь…

Ему уже очень хотелось спать, но он всеми силами боролся со сном: когда ещё у него будет шанс покататься на лошади? Однако размеренный стук копыт, монотонная мелодия разговора по обе стороны процессии и пьянящий запах сосновой древесины действовали усыпляюще, и противиться Морфею было всё сложнее. Вдруг Кристиан, передав поводья Николаю, перевернул гитару и, видимо, решив немного оживить компанию, положил пальцы на струны. Все сразу замолкли и с лёгкой улыбкой на губах стали ждать песни.

У Кристиана был приятный, светлый голос. Он лился, словно солнечный свет, из его души и освещал собой всё вокруг, словно это был вовсе и не голос, а какая-то волшебная волна, которая вдруг зажгла ярким светом дорогу, широкой лентой ведущую сквозь горы прямо к морю, сосновый бор, потемневший от времени и выгоревший на южном солнце, белёсые днём и угольно-чёрные ночью скалы, спящие мёртвым сном утёсы и лёгкую вату облаков, бегущую по небу. Наверное, Филипп тогда уже спал, но ему показалось, что лица людей вокруг него вдруг преобразились: они как будто тоже стали светлее и легче, как те самые облака на вечернем небе, подсвеченные изнутри заходящим солнцем. Волосы близнецов вдруг вспыхнули ослепительным пламенем, словно позади них появились нимбы, а может быть, это так падали солнечные лучи, создавая вокруг их голов светящийся ореол; волосы Нади в ярком свете стали совсем белыми, а рыжие пряди Дуни и вовсе превратились в пожар.

— Солнце — друг облаков, мы с тобой это видели сами.

Ветер гонит их прочь, где синеет, как лента, река.

И как тянется к небу душа со своими грехами,

Так же тянется к другу человека рука.

Ты скажи мне, когда на земле, наконец, я увижу

Побелевшие перья бесовского крыла,

Только помни, мой друг, зазубри наизусть, как молитву:

Мы с тобою в ответе за все наши дела.

Я встречал на земле укротителей смелых и храбрых.

Они были так злы, что меня не смогли приручить,