Однако мужчина её не слушал, с силой потянул на себя, и Ева вдруг оказалась в его объятиях. Тут зазвучала приятная неспешная музыка, и они закружились по кухне в медленном вальсе.

Сначала Еве было плохо. Она судорожно вцепилась в пиджак Саваофа Теодоровича, боясь потерять и без того хрупкое равновесие, и постоянно что-то бормотала про своё плохое самочувствие, но мужчина, казалось, вовсе её не слышал. Постепенно она вошла в ритм, почувствовала музыку и стала двигаться уже более уверенно, по крайней мере, перестала сжимать ткань его пиджака в пальцах. Саваоф Теодорович, заметив это, самодовольно улыбнулся, но промолчал и только продолжил вести Еву в медленном танце. Тут мелодия сменилась на более быструю, пара закружилась скорее, и вдруг Ева узнала в музыке свой любимый вальс.

— Это же вальс «Метель»! — воскликнула она и залилась тонким серебряным смехом. Саваоф Теодорович улыбнулся одним уголком губ, но снова ничего не ответил, а только продолжил кружить девушку в стремительном танце. Всё вокруг смазалось от быстрого темпа, и Ева окончательно забыла про свою болезнь, полностью отдавшись вальсу. Да, она любила танцевать.

Прозвучали последние ноты, музыка стихла, и Ева, уставшая, но довольная, обессиленно облокотилась на спинку стула. Саваоф Теодорович, казалось, совсем не запыхался, в отличие от сидящей напротив тяжело дышащей девушки, которая, прикрыв глаза, пыталась остановить головокружение.

— Вам нужно отдохнуть, — сказал наконец он, поднимаясь. Саваоф Теодорович выглянул в окно, хмуро оглядывая внутренний двор и окна противоположного дома. Внизу практически никого не было, и лёгкий ветер тихо шелестел полумокрыми ветками, словно перебирал струны на невидимой арфе. Снова заморосил дождь, и холодный воздух предсмертным дыханием зимы влетел в открытую форточку, поднял белую прозрачную занавеску и хлопнул открытой дверью. Ева поёжилась.

— Давайте я провожу Вас в кровать, — тихо сказал Саваоф Теодорович, повернувшись к Еве. — Всё-таки, Вы ещё не выздоровели.

В комнате девушки царил полумрак: шторы были плотно задёрнуты, серое низкое небо висело над городом полутёмным куполом, и мелкий дождь барабанил в железные подоконники многоэтажек. Ева забралась в постель, и Саваоф Теодорович укрыл её доверху тёплым пуховым одеялом, пододвинул к постели стул и сел рядом.

— Вы любите скрипку?

Ева даже не сразу поняла, зачем он спрашивает, но вдруг она заметила в его руках чёрный футляр, из которого мужчина достал элегантную скрипку красного дерева.

— Очень, — призналась Ева, и Саваоф Теодорович удовлетворённо кивнул. Он осторожно потрогал пальцами смычок, повертел какие-то рычажки и пару раз тихо задел струны.

Саваоф Теодорович положил скрипку на плечо. Смычок едва коснулся тонких струн, как в комнате разлилась неописуемой красоты музыка. Ева лежала, затаив дыхание и закрыв глаза от удовольствия, а Саваоф Теодорович сосредоточенно смотрел куда-то в пол, тоже наслаждаясь собственной музыкой. Постепенно мир вокруг стал затихать, стирать с лица земли свои живые бойкие звуки, пока совсем не смолк, и только в голове девушки пела одна из самых прекрасных мелодий на свете.

Еве снился сон. Она сидела в саду среди необычайных цветов, окружённая ровными рядами стройных кипарисов, и тёплый морской бриз развевал её длинные волосы. Невиданные птицы перелетали с ветки на ветку шустрыми стайками, и в их пении Ева снова услышала ту замечательную мелодию. Она поднялась, и кусты раздвинулись перед ней в пригласительном жесте.

С момента начала сна девушку не покидало липкое чувство дежавю. Более того, пройдя по узкой аллее в окружении гордых и надменных кипарисов, Ева убедилась в том, что здесь уже была, ну или, по крайней мере, этот сад ей уже снился. Впрочем, она была не против, потому что парк был действительно красивый. Чтобы проверить свою догадку, Ева побежала вперёд, и вот вскоре вдали что-то сверкнуло, ещё раз, ещё, потом заблестело уже отчётливей, и через некоторое время девушка на всех парах выбежала к морю. Позади каменными великанами синели горы, покрытые тёмным лесом; яблочное солнце лениво поднималось над кромкой потухшего вулкана, освещая его склоны неровными пятнами и рисуя на них причудливые фигуры. Пустынная, но ухоженная набережная тонкой змейкой уходила вдоль берега и направо, и налево, и на морской глади не было видно ни одной даже самой маленькой лодочки. Высокие кипарисы и кедры ровной стеной ограждали таинственный сад, простирающийся куда-то вглубь, туда, где уже большой синей крепостью начинался горный хребет.

Ева растерянно замерла на набережной, думая, куда ей идти. Тёмные волны тихо звали её спуститься к ним, но парк, так загадочно темнеющий пустынными аллеями, манил сильнее. Серый соловей вынырнул откуда-то из сетки ветвей и, опустившись на посыпанную гравием дорожку прямо у ног девушки, громко запел, словно звал её за собой. Ещё немного неуверенно помявшись, Ева наконец аккуратно раздвинула розовые кусты и побежала туда, откуда пришла.

Солнце косыми треугольниками освещало сад, половина которого ещё оставалась в сумерках, и медленно катилось по небу, словно спелый, упавший с дерева персик; широколистные платаны большими прохладными куполами раскинулись на островах-полянах, и на траве под ними ещё блестела маленькими слезинками роса. Кроваво-красные розы, скрытые предрассветной тенью, казались бурыми и почти чёрными, зато те, на которые уже упали первые лучи солнца, светились изнутри полуматовым блеском. Соловей летел впереди крупными петлями, и Ева, поддаваясь какому-то неведомому чувству, бежала за ним, стараясь не упустить из виду его еле заметный образ.

Тут птица взмыла высоко в небо, и Еве пришлось растерянно остановиться. Она проводила взглядом его удаляющийся силуэт, а когда он совсем исчез за деревьями, огляделась. Невысокие можжевеловые кусты создавали небольшую поляну, за ними иногда возвышались крепкие кедры или вечнозелёные сосны. Посередине поляны рос большой платан, один из немногих лиственных деревьев в этом саду, кроме вишен и яблонь. Ева неуверенно подошла к нему и подняла голову. Огромная крона плыла на фоне ясно-голубого неба, светлый ствол уходил высоко-высоко, и Ева рядом с ним почувствовала себя совсем крохотной, словно маленькая бабочка, потерявшаяся в этом огромном мире.