И я сажусь дома и думаю: «Ну, с чем у меня хуже всего сейчас? С душой. С зубами». И иду делать самое невыносимое в любой жизни: в психотерапию и лечить зубы. Без анестезии: слишком маленький срок.

В 12 недель происходит курс для психологов «Все дело в папе». Там человек 15 будущих профессиональных терапевтов и одна беременная Полозкова, и, наблюдая, как горько рыдает 50-летний лысый дядька, который не может папу рядом с мамой нарисовать на листе А4 в рамках простейшего задания – «потому что его никогда не было рядом», я думаю тихо: «Может, я зря всю жизнь вообще не пишу и не говорю об этом всем, полагая, что меня все это вообще не задело. Может, пора».

И нам дают задание: вспомнить пять самых светлых историй о папе из детства – что бы там ни было. «Да вы издеваетесь, – говорю, – я его видела-то один раз в жизни». – «Ну, вспомните не пять, сколько вспомните». – «В себя придите, – говорю, – он помер в мои семь, мы не жили вместе, откуда мне их взять. Ну, там, дядя рассказывал, как мой отец приходил в роддом и вышел оттуда счастливый, показывая глазищи – от такие. Но это же понятно, зачем придумалось и рассказывалось: чтоб хоть как-то замять весь смертный стыд ситуации». «А вы проверьте это, – мне отвечают, – вдруг правда».

Я прихожу домой и говорю: «Мам, а что, отец был у тебя в роддоме?» «И не раз, – говорит, – записки даже оставлял». – «Ого, – говорю, – а почему я об этом впервые слышу?» – «Ну, ты не спрашивала», – отвечает моя гениальная мама, залезает на стул и извлекает из шкафа такой жванецкий портфельчик, а в нем – фейсбук, только бумажный и тридцатилетней давности: открытки, письма от подруг о ссоре и примирении, признания в любви, рисуночки и пр. И правда, есть несколько бумажных полос с ровным почерком: «Пришел, принес книги, а сегодня неприемный день, оказывается. Ну, зайду потом. Как хорошо, что все благополучно». И – открытка, такая советская страшненькая открыточка про 8 марта (я родилась пятого). Что-то типа: «Поздравляю с Веснушкой». Ждали мальчика, Федора, а родилась я. У меня еще нет имени. Веснушка – это я.

Тут я сажусь и минут пятьдесят рыдаю как весь п…ц, потому что надо было прожить жизнь и ждать уже своего ребенка, чтобы узнать, что ты не позор и кромешный стыд, не нежеланный, лишний, никому не нужный геморрой, а Веснушка, и папа твой пришел в роддом и передал маме эту открытку, хотя они давно расстались. Надо было потянуть за нитку, чтобы из небытия ссыпалась смс-ка, которая шла 28 лет.

Я не могу сказать, что я стала сразу как-то капитально счастливее или глубины разверзлись и показали сияющие недра. Мы поженились, родили Федора, поругались с мамой и не общались почти год – скверный, долгий год – потом помирились. Я не выдающаяся мать, не идеальная жена, не лучшая дочь. Но я написала стишок про деда Владимира и деда Николая. Я успокоилась. Это половина меня и четвертинка одного сильно любимого мальчика. Ничего случайного. Ничего ужасного. Ничьего злого умысла, просто цепь идиотских поступков и перестройка. Ну, с этим уже можно как-то жить, по крайней мере. А также брови, глаза, способ улыбаться и вот эти, как их, носогубные складки. Ну, как вот это, а, я ведь видела его один раз в жизни в два года. И в зеркале каждый день.

Вера Полозкова, 1 августа 2018 г.

Привет, пап!

Ну как ты там? Очень хочется разузнать у тебя обо всем, там ведь все по-другому. Обо мне ты, наверно, все знаешь, вам там должны показывать.

Сожалею, что у меня о тебе нет ничего из собственных воспоминаний. Всегда хотелось опираться на что-то свое о тебе. Тем не менее, это не мешает мне скучать по тебе так же, как если бы ты был живой и далекий от меня.

Мне тут говорили, что я похож на тебя лицом, телом и походкой. Ладно лицом и телом, но про походку узнать было забавно. Я понятия не имею, как ты ходил, но, видимо, это было так же забавно, как у меня. Интересно, в сырую погоду у тебя тоже обе штанины сзади были грязными по колени?

Мне тебя сильно не хватает, папа: начиная с незнания элементарных вещей типа «как поменять розетку», постепенно углубляясь в моей потребности в тебе, и, наконец, доходя до сути, которую я пытаюсь познавать из раза в раз самостоятельно, без уверенности в том, что то, что я делаю, – верно.

Жаль, что нет почты между нашими «мирами». Жаль, что я не могу отправить тебе это письмо или получить на него ответ.

Как ни странно, я до сих пор ощущаю в себе недостаток «мужского». Сначала дедушка и дядя пытались возместить твое отсутствие (за что навсегда моя им благодарность). Позже, будучи уже взрослым, я пытался «обнаружить» твою фигуру внутри себя в кабинетах психологов, на разных марафонах, в книжках о папе – получилось так себе. Естественно, я бы предпочел видеть тебя на месте их всех, даже если бы у тебя это выходило хуже.

Хочу просто побыть рядом с тобой, ощутить соприсутствие в голове и теле или хотя бы твое наличествование, если большее запрещено.

Хорошо, что у нас с тобой есть несколько совместных фотографий. У меня в альбоме есть одна: смешная и очень странная. На ней мне месяца четыре, по моему положению в твоих руках можно понять, что я еще даже не сижу, да и голову держу с трудом. Ты меня крепко держишь двумя руками, видимо, чтоб я случайно не выпал. А на головах наших забавные атрибуты: у тебя – меховая женская шапка, а у меня – кудрявый парик… До сих пор интересно узнать, что за перфоманс у нас тогда случился.

Я обожаю наши фото: они – артефакт того, что мы были друг у друга. И до сих пор есть. Даже если я ничего не помню. Даже если тебя физически нет.

Помню моменты, когда я расспрашивал о тебе у мамы: кажется, вы очень друг друга любили, она вспоминала о вашей совместной жизни с большой радостью. И одновременно была (и, наверное, до сих пор) очень обижена на тебя за то, как ты с нами обошелся.

Извини, я здесь не за этим. Это единственные данные, которые у меня есть о тебе.

Очень хочется тебя увидеть. Очень.