– Даня… – в ее глазах испуг читается. – Тут все разваливается. Я сейчас упаду! – нотки панические, но глухие, будто повышать голос боится.

– Ниже земли не упадем, Марин, – тихо отражаю я.

И она понимает.

Эти же слова ей говорил перед прыжком, после которого все в наших жизнях и полетело кувырком.

– Ты, когда поджог устаивала, о последствиях думала?

Она закусывает губы и мотает головой.

– Принимай, – надеюсь, что это слово сказано с самыми жесткими интонациями, которые мне сегодня предстоит использовать. Не хочу я орать и творить какую-то дичь. – Марина? – окликаю, когда она не отзывается. – Принимай, – дожимаю все же грубее.

– Принимаю!

– Отлично. Теперь постарайся услышать меня. Ты была первым игроком в этой игре, Марин. Помнишь свой план? Сколько ты его разрабатывала? Ты же все это придумала. Я без тебя не могу продолжать. Ты – ключ ко всему.

– Все давно вышло из-под контроля, – шепчет моя ведьма задушенно.

Киваю, соглашаясь.

– Давай разруливать, Марин.

– Легко сказать, Дань!

Совсем нелегко. С трудом сглатываю. Слова подбирать еще тяжелее. Кажется, на действиях все даже проще.

Разве непонятно еще, как сильно я ее люблю?

Повторно сглатываю, хотя уже нечего.

– Тебе просто страшно, да?

– Конечно, страшно! – выталкивает тем же шепотом, но крайне эмоционально.

Мне, блядь, тоже. Знала бы она, насколько! Но делиться таким крайне стремно.

– Чего ты боишься?

– Твоих пасхалочек[4]!

Понимая, что она уловила суть происходящего, шумно выдыхаю и вдруг с облегчением довольно ухмыляюсь.

Сердце отбивает странный ритм, когда осознаю, что переплыть на плоту океан все же возможно. И выбраться из-подо льда тоже.

– Но ты же будешь внимательной, Динь-Динь? – подмигиваю.

– Даже не сомневайся!

30

Я готов.

Я привык к подобному.

Занимаю свое место за столом.

Со стороны, должно быть, трешово в этой обгорелой конструкции выглядим. Только ведь это именно то, что мы с Чарушиной оставляем после себя. Я бы мог организовать уборку, но, думаю, нам обоим следует впитать и запомнить эту разруху.

Прежде чем начать говорить, хватаю Маринку за руки, стискиваю тонкие кисти и припечатываю их к черной, от толстого слоя сажи, поверхности стола. Не могу допустить, чтобы она в какой-то момент убежала. Когда встречаемся взглядами, она это, должно быть, понимает – вздыхает и содрогается.

– Расскажи мне все с самого начала, – прошу не особо ласково.

Все еще немного давлю, иначе сейчас не получается.

Она опускает взгляд. На миг застывает, будто приходится задуматься. После выразительного вдоха решительно вскидывает взгляд обратно на меня.

Я только этого и жду. Принимаю, несмотря на то, что по эмоциям там буря несется.

– Что именно, Дань? Что тебя интересует? – выпаливает быстро, но приглушенно.

– Все, что касается нас, Марин, – заявляю прямо и уверенно. Сам же задаю старт: – Когда ты влюбилась?

Руки Чарушиной под моими ладонями вздрагивают. Машинально усиливаю хватку и, мотнув головой, прошу ее не обрывать контакт.

– Мы были на даче… На пирсе… Вы с Тёмой и Киром прыгали… – проговаривает сдавленным шепотом. – Ты, как обычно, вертел свои чертовы сальто… Что-то не рассчитал и расшиб о край бетона голову… – Маринкин голос срывается, начинает вместе с губами дрожать. Она их поджимает и, глядя на шрам, который остался после того случая с левой стороны моего лба, выдерживает долгую-долгую паузу. У меня же за ребрами все в огромную глыбу сбивается. – Я… Я… Когда ты вышел из воды с потеками крови по лицу, мне будто грудь кто-то разорвал, – продолжает, наконец, Маринка, заставляя меня уже задыхаться, потому что вдохнуть я не могу. Закусываю губы и полностью торможу эту функцию. Только кровь бурлит, словно океан перед штормом. – Тёма осмотрел рану и сказал, что придется шить, а потом… Потом вы все, как стадо самых настоящих идиотов, загоготали и стали обсуждать, какую музыку следует включить в музыкальную программу на твоих поминках! Ты повернулся ко мне и спросил, смогу ли я забыть все наши терки при жизни и спеть на твоей могиле «Этот парень был из тех, кто просто любит жизнь[5]»…

– Ты двинула меня кулаками в грудь, – вспоминаю я, ощущая, как по коже озноб летит.

– Конечно, двинула! – подтверждает Маринка, повышая голос. – Мне было одиннадцать! Я от страха там чуть сама не умерла! А вы стояли и продолжали ржать, тогда как у тебя не переставала литься гребаная кровь!

Меня и сейчас подрывало расхохотаться. Но не потому, что мне было смешно. А потому что я вдруг резко почувствовал себя счастливым.

Она любила меня уже тогда. И боялась за меня, так же как я всегда боялся за нее.

– Потом появился папа и стопорнул этот дурдом, сказав тебе немедленно собираться в больницу. Вы уехали, а я со своими переживаниями осталась! Много чего успела передумать. Меня так сильно трясло! Пока ты не прислал мне селфи со своей наглой, заштопанной и, слава Богу, здоровой физиономией, – вытолкнув это с очевидным ехидством, Маринка разрывает наш зрительный контакт, чтобы упереть свой взгляд в край стола. – Тогда меня уже другие сильные чувства захлестнули, и я поняла, что люблю тебя… Давно. Вот и все.