– Я этого не знала… Этого я не знала… – причитает, посекундно всхлипывая. – Ты – не урод! Нет! Ты… Ты… Ты не вызываешь омерзения! Это они все больные! А ты… Ты мне очень нужен, Даня!!! И твоя любовь… Она самая лучшая! Самая желанная, Дань! Клянусь!

Иногда, чтобы жить дальше, приходится умереть.

– Насчет пасхалочки, Динь-Динь? – выталкиваю полудохлым хрипом.

Она замирает.

Но…

– Ну?.. – уже через мгновение откликается.

– Ноль. Один. Ноль. Семь. С хвоста по парам. Прыгаем. Будешь в белом?

– Даня!!!

31

Знаешь, какой из Богов сейчас ликует внутри меня?

После всего, что выдали, нам обоим требуется передышка. Но больше не нужно одиночество. Напротив, не хочется разлепляться. Однако мы с Чарушиной едва ли не полностью в саже. Трогали ведь друг друга грязными руками. Маринка вообще как зареванный трубочист – мокрая и черная. Чистый участок кожи сложно найти, зато глазюки сверкают.

Как только успокаивается, несу ее в душ. Моемся молча, только дышим учащенно и громко. Я за эти дни успел озвереть от плотского голода. Член, конечно же, подрывается. Но я не делаю ничего, чтобы незамедлительно закрыть это желание.

Чувствую, что не время для похоти. Чувствую, что не все еще сказано. Чувствую, что следующий наш раз должен стать особенным в своей осознанности и полном принятии чувств.

Терпеливо жду этого момента. Хватит того, что раньше там, где надо было просто идти, гнал на всех парах. Сейчас вектор и скорость движения кардинально иные.

Марина покидает ванную первой. Я задерживаюсь, чтобы побриться и ополоснуться напоследок ледяной водой. Когда выхожу, застаю ее в постели. Лицом к стене.

Неужели уснула? Или просто дает мне возможность снова уйти? Не верит, что больше не оставлю?

Я, конечно, замираю у кровати. Не то чтобы возникают хоть какие-то мысли сбежать. Я очень хочу лечь к ней. Но отчего-то будто все еще не решаюсь это сделать. Знаю, что именно этим действием окончательно перешагну все барьеры, которые так долго сохранялись с моей стороны.

И я… Я шагаю.

Скользнув под одеяло, сразу же прижимаюсь. Чарушина дергается и цепенеет. У меня немеют руки, но я… Целенаправленно скольжу ладонью ей на живот.

Вздыхаем в унисон. Бурно и протяжно.

Маринка накрывает мою ладонь своей и, усиливая давление, крепко-крепко притискивает.

Очередной и самый долгожданный миг истины для нее и для меня: принимаю.

Эмоции рушатся за грудиной цельным пластом, словно бетонная плита мне на ребра. А уже потом, разбиваясь в крошку и смешиваясь с моей плотью, освобождается каждая осознанно. Невообразимое шквалище счастья крутыми спиральными витками завершает процесс всей моей перепрошивки.

И я вдруг, неожиданно для самого себя, понимаю, что всегда знал, что этот ребенок мой.

Боже…

Мне трудно выдержать все, что творится внутри моего, казалось бы, такого сильного обычно, но такого слабого в данное мгновение тела. Меня бомбит и превращает в гребаное решето.

Я не в силах сдержать стон. А затем и слова, которые, клянусь, льются из меня самопроизвольно:

– Маринка… Я всегда тебя любил. Задолго до того, как ты разорвала мне сердце и показала, что это такое, – выкладываю с шумным придыханием ей в шею. – Я всегда любил тебя больше, чем остальных Чарушиных… Просто ты… Ты для меня всегда была особенной! Когда ты еще носила брекеты… Когда ты еще не выговаривала «р»… Даже когда ты еще моего полного имени произнести не могла! И бесил я тебя постоянно, только потому что был зависим от твоего внимания! Если я терял его, у меня внутри все зудело сделать что угодно, лишь бы ты снова смотрела на меня! Только на меня, Марин! Я жадная скотина. Я помешан на тебе всю свою жизнь!

Резко замолкаю, когда она вдруг стремительно оборачивается.

Встречаемся глазами, и жизнь обрывается. Застываем, вглядываясь друг другу в души. Вытягиваем все, что можно. И ныряем друг в друга без остатка.

– Ты все это серьезно? – шелестит Маринка. – Все, что ты сегодня сказал… Все серьезно, Дань?

Несколько задевает, что она сомневается. Но, наверное, после всего, что мы перенесли, и это нормально.

– Конечно, серьезно, Марин, – заверяю, толкаясь лбом в ее переносицу. Захватываю сладкое дыхание, прежде чем добавить: – Знаешь же, что я попусту никогда не болтаю.

– Знаю… – соглашается она. Даже кивает усердно, прочесывая мне лоб. – Но… В это так трудно поверить, Дань… Седьмое января… Белое платье… Твоя любовь… Мой ребенок – наш… – точно так же, как волнение ломает ее голос, оно перебивает и мое тело. Содрогаюсь, не в силах ни тормознуть, ни скрыть это движение. – Наш же? Я правильно поняла? Я все правильно поняла, Дань? Скажи, пожалуйста!

Нуждается, чтобы я это озвучил. Буквально умоляет об этом.

– Знаешь, какой из Богов сейчас ликует внутри меня? – откликаюсь я.