Горка получается немалая, учитывая, что советские деньги к таким легкомысленным расчётам приспособлены мало, и после реформы 1961 года светло-коричневая сторублёвка — самая крупная купюра.

Интересно, Мухе двадцать тысяч в чемодане нести бы пришлось? — приходит в голову вдруг.

Извините, что вмешиваюсь, а как вы эту мамзель разыгрывать собираетесь? — интересуется «адмирал», — по сколько вистов за руку, а по сколько, предположим, за задницу?

Блондинка обжигает его взглядом, но в силу волнительности сложившейся ситуации предпочитает промолчать.

— Очень даже запросто, — поясняю, — расписываем обычную ленинградку, а затем, если у меня вистов больше всех, я забираю приз. Ну а если кто-нибудь меня обойдёт — отдаю сегодняшний выигрыш.

— Азартно, — качает головой «адмирал», — рисковый вы человек, доктор.

— Кто не рискует, тот не пьёт «Мускат», — улыбаюсь ему, — не желаете присоединиться к розыгрышу?

— Не ко двору мне такая фемина, — с сожалением цокает языком «адмирал», опасаюсь я, что Софья Марковна не оценит моих имущественных приобретений. Я лучше с трибун понаблюдаю за вашим состязанием.

Игроков становится трое. С одной стороны, я заведомо в более слабом положении. Против меня играют двое, и если один будет заведомо подыгрывать партнёру, то преимущество станет ещё значительнее. С другой, у меня появляется возможность раздавать самому себе. А с этим и один в поле — воин.

— Пошли за колодой, — говорю. — Вы же не думали, что я этим фуфлом буду играть? Я игрок, а не самоубийца.

Амбал при входе провожает нас удивлённым взглядом. Видимо, клиенты после посещения этого милейшего заведения обычно выглядят иначе.

— Дай колоду, — бурчит Витя, — да не эту, простую, беспонтовую.

Удивлённый продавец убирает с прилавка коробочку и кладёт вместо неё точно такую же.

— Я проверю, — напоминаю, — давай без фокусов, чтобы два раза ходить не пришлось.

— Откуда ты такой взялся, доктор? — щурится Витя, — хитровыкрученный.

— Откуда взялся, там больше нет, — отвечаю, — пошли, там мамзель извелась вся в ожидании своего счастья.

Витя докуривает папиросу и рисуясь сплёвывает через передние зубы.

— И всё таки ты фраер, — говорит он, — всегда вас губит жадность и бабы.

Колода новая. Я ощупываю её со всех сторон, глажу по запястью и даже прикасаюсь нижней губой. Едва заметных бугорков, на которые может ориентироваться рука раздающего, нет. Теряется и моё преимущество. Никаких закономерностей в рубашках я не вижу.

— Хватит уже их мусолить, — злится Витя, — «знаков» понаставишь.

— Кропить ведь можно не всю колоду, — отвечаю я, — достаточно тузы пометить, и уже в прибытке.

Нарочно после этого выбираю из колоды четырёх тузов и старательно проверяю каждый по очереди. Запомнить за пару минут всю колоду невозможно. Четыре карты из неё — вполне реально. У пикового чуть светлее пигмент в одном из углов, у бубнового красные линии уходят точно в середину каждого из углов, на крестях заметный типографский брак — одна из зелёных линий заметно толще остальных. А червы… там я успеваю сделать ногтем крохотное углубление на грани, которое тут же затасовываю.

Уже через два круга мне раздают верный мизер. Две длинные масти без дыр при единственном бланковом короле. Шансы улучшить положение десять к одному. И только в прикупе лежат мои «питомцы» — два туза. Один ляжет в пару к королю, второй становится единственным,и три этих ловушки уже не скинешь.

— Семь пик, — сообщаю им.

— Уверен? — переспрашивает нетерпеливый Витя.

— Играю семь пик.

— Вист!

Оставляю их без двух, они не вистовать готовились, а мой мизер ловить. Дальше бью их аккуратно и решительно, к игре «вслепую» без крапа, они оказываются непривычными. Выкладывать себе сильную руку не рискую, зато раз за разом сажаю обоих на распасах, постепенно закрывая пулю. Особенность «Ленинградки» в том, что штрафы за каждый следующий круг «распасов» увеличивается и глядя на «гору» мои соперники смурнеют.

Финиширую я с отрывом от Николая в пятьдесят вистов. Витёк и вовсе остаётся далеко позади.

— Да чтоб тебя! — бросает он колоду на стол.

— Запомни, — Николай напускает на себя грозный вид, — ты нас никогда не видел и про это место ничего не знаешь.

— Да не нужны вы мне, — встаю и принимаюсь собирать свою ставку, — Алла, пойдём.

На улице блондинка напускает на себя вид оскорблённой невинности, шмыгает носиком и поблёскивает глазками, словно готова заплакать. Я молча иду в сторону пляжа, она, также выдерживая молчание, шагает рядом.