На ее лошадях часто ездила Надежда Павловна по магазинам, а в базарные дни на базарную площадь и, по ее словам, с нею Марко вовсе не ездил осторожно, а стегал лошадей и гнал немилосердно.

Этой паре рослых серых, почти совсем побелевших под старость, коней жилось совсем не сладко.

Я сам видел, как Марко грубо и жестоко с ними обходился: то ударит которого-нибудь под брюхо ногой, то возьмет арапник и начнет стегать их поочередно в стойле, то одного, то другого. Несчастные мечутся, громыхают в своих стойлах, рады бы кинуться через ясли вперед, но за яслями глухая стена.

Я не мог глядеть на это и тотчас убегал прочь, ненавидя и проклиная Марко.

В деревне у бабушки было много лошадей и был там хороший кучер, старик Игнат, но в городе она держала только эту пару Марко.

Николай порою не выдерживал и выговаривал Марко:

"Марк Савельич, что вы с них спрашиваете? Видь, поди, за 15 годов каждой перевалило. Нечто хорошо так!... Ведь скотина тоже!..." А Марко язвительно отвечает ему: "я господ, слава Богу, не калечил, этим делом не займаюсь.. . А коли не давать клячам острастки, оне и вовсе не побегут".

Николай тотчас же конфузливо умолкал. Я очень понимал его, так как вполне разумел жестокую язвительность намека Марко по адресу бедного Николая.

При всей щеголеватой исправности его, как кучера, и любви к лошадям, он имел несчастье иногда запивать и однажды, в таком его состоянии, с ним приключилась большая беда, едва не имевшая трагического конца, и наложившая неизгладимое пятно на его кучерскую репутацию.

Он выпивал редко и, так как хмель как-то не сразу разбирал его, не всегда можно было во время заметить, что он пьян. Так, по крайней мере, объясняла маме жена его Марина.

Однажды, возвращаясь с нашей мамой и двумя ее племянницами из Морского Собрания, где девицы танцовали, Николай, которого окончательно "разобрало" от долгого ожидания, вывернул экипаж на какой-то шальной тумбе. Девицы отделались легко, а маме рассекло грудь и исцарапало щеку; ее, почти без чувств, привезли домой случайно подъехавшие, возвращавшиеся тоже из Собрания, знакомые.

Когда мы, с сестрой, увидели ее на другой день, то пришли в ужас и горько плакали.

Еще через день мы присутствовали при такой сцене: совершенно протрезвившейся Николай валялся в ногах у матери; тут же стояла, горестно подперши ладонью свою щеку, Марина и громко вздыхала, а мама, открыв свою забинтованную грудь и показывая глубокие царапины на своей щеке, спрашивала Николая: за что он ее покалечил и даже мог убить?

Николай, хныча, бормотал что-то несвязное, кланялся ей в ноги и просил прощения.

Тем временем подъехал дядя Всеволод. Извещенный о случившемся бабушкой, он имел от нее наказ строго наказать "пьянчужку", хотя этот "пьянчужка" был крепостной мамы (из Екатериновки), а не бабушки.

Сильно возвышая голос и стараясь делать грозное лицо, дядя Всеволод объявил Николаю, что он будет немедленно отправлен ,,в экипаж", где им уже дано распоряжение: выпороть ,,убийцу и пьяницу" так, чтобы он забыл не только пить водку, но и нюхать ее.

Тогда я и сестра, жалея Николая, начали громко плакать. За нами стала голосить Марина, взвыл и сам Николай.

Мы кинулись к маме, стали обнимать и целовать ее, умоляя простить Николая. Марина поймала ее руку, а Николай,. ухватив край маминого платья, стал покрывать его своими мокрыми от слез поцелуями.

Дядя Всеволод начал жмурить свои серые, с голубизной, глаза, а затем, повернувши совсем спину, стал упорно глядеть все в одну точку, в окно.

Мама была расстроена и тяжело дышала. Наконец, с дрожью в голосе сказала, отстраняя от себя Николая:

– Бог с тобой, я тебя прощаю. Дети не позволяют мне тебя наказать, хотя ты этого заслуживаешь. Сходи в церковь, помолись за них и за то, чтобы он простил тебе твой грех... ты мог убить меня!

Когда Николай после бесконечных благодарений и заверений вышел, мама, задержав Марину, сказала ей: "а ты, глупая, предупреждай, по крайней мере, когда твой муженек пьян."

На это повеселевшая Марина, которую Николай во хмелю иногда и поколачивал, бойко отвечала: "беспременно стану докладывать, не смела покудова"..

Несказанная общая радость овладела нами.

Я кинулся к дяде Всеволоду, а он, ухватив мои руки, стал кружить меня вокруг себя.

Мама, прикрыв свою грудь, отвернулась к окошку и, не глядя на сестру, которая ласкалась к ней, тихонько похлопывала ее рукой по плечу.

Потом, с сестрой, мы убежали к себе и так "бесились" весь этот день, что с нами не было никакого слада.

Это был единственный случай, когда Николай так очевидно проштрафился.

Но скоро, когда мама оправилась, все в доме о нем забыли, кроме Марко, который не упускал случая кольнуть им Николая.