Я не помню брата -- когда он погиб, мне не исполнилось и года. Но мне кажется, что я хорошо знал его...

Высокий, подтянутый, в форме курсанта ВАМУ -- Высшего арктического морского училища, -- он идет через наш двор на 2-й Советской улице и улыбается подростку-брату, который радостно высунулся в открытое окно квартиры. Местная шпана завистливо поглядывает на белые перчатки и голубой гюйс курсанта. Вот в его сторону летит огрызок соленого огурца и, подпрыгнув на асфальте, задевает отутюженную брючину. Шпана хохочет.

Их пятеро -- они дымят папиросами и по ночам играют на чердаке в карты и пьют водку.

Броня не спеша подходит к ним и интересуется, кто бросил огурец. "Ты?" -- он смотрит на веснушчатого малого, прихлебателя на побегушках. Тот с усмешечкой мотает головой. "Ты?" -- брат поворачивает лицо к следующему. "Нет", -- глумливо смеется тот. "Ты?" -- "Нет, гражданин начальник..." Остается последний -- невозмутимо-наглый Пончик, с белым кашне под пиджаком. "Значит, ты, -- брат снимает с его головы кепку и смахивает ею огуречный рассол с брючины.
– - Больше так не делай".

Еще секунда, и брату несдобровать -- шпана уже пришла в себя и готова наказать флотского фраера, но в нашей парадной стукает дверь, и овчарка Джуль с рычанием летит на помощь хозяину. За ней бежит Феликс. "Атас!" -веснушчатый замечает собаку, и пятерка, матерясь, разбегается.

"Сидеть!" -- командует Джулю брат, и тот, урча и скаля зубы, неохотно прерывает погоню и, подойдя к нему, садится у левой ноги. Броня успокаивающе обнимает за плечо Феликса, который недавно вернулся с завода -- пахнущий железом и керосином, и зовет пса: "Джуль, пошли! Рядом!"

Бронислав был отменным спортсменом или, как тогда говорили, физкультурником. Он бегал на коньках и лыжах, выжимал по утрам гири, купался до поздней осени, крутил на турнике "солнышко" и мог стрункой вытягиваться меж двух табуреток, опираясь на них лишь пятками и затылком.

Приходя в увольнение домой, он шел в детскую комнату, и, не снимая белых перчаток, выборочно проверял чистоту уборки: проводил пальцем по верху шкафа, подоконнику или по перекладине между ножками стульев. Младшие замирали и следили, как брат оценивающе взглядывает на перчатку и хмыкает. "Молодцы..." -- снисходительно говорит он, если перчатка остается белой; и все сразу веселеют и пытаются ластиться к старшему. "Что это такое?
– Бронислав показывает Феликсу посеревшие пальцы перчатки и дает ему воспитательный подзатыльник.
– - Кто здесь живет? Свиньи?..
– - Он разворачивается и идет в комнату к родителям.
– - Через десять минут зайду..."

Феликс дает подзатыльник Юрке:

– - Что стоишь? Быстро ведро и тряпки!..

– - Слышите!
– - оборачивается к сестрам Юрка.
– - Мигом!

Сестры, не дожидаясь эстафетного подзатыльника, выпархивают за дверь.

Девять минут в детской стоит усердное посапывание и раздаются короткие команды по нисходящей. Затем в уборной звякает опустошаемое ведро, в коридоре раздается торопливое топанье, хлопает дверь, и все рассаживаются в ожидании повторной проверки. Точно в конце десятой минуты входит Бронислав...

Толстая тетрадь в картонной обложке. Типографский штемпель: "Гос. фабрика "Светоч" им. тов. Бубнова. 1933г. Цена 80 коп. Продажа по более высокой цене карается по закону". "...им. тов. Бубнова" -- замазано синими чернилами.

Листаю тетрадь. Программа по физике для 8-го класса. 147 вопросов. Последний: "Физические основы полета аэроплана".

Восьмой класс Бронислав закончил в сорок третьем году, в эвакуации. Значит, в эту тетрадь он начал писать за Уралом, в пятнадцатилетнем возрасте.

После физической программы, без всяких заголовков и предисловий:

"Летом 1937 года мы получили отличную двухкомнатную квартиру на 2-й Советской улице и переехали туда жить. Окна выходили во двор, где был разбит небольшой садик с цветочными газонами. По краям садика росли тополя. В нашем доме жили только одни железнодорожники. Он был построен рядом со старым домом желтого цвета. Ребята, жившие в этом доме, а их было очень много, с первых же дней невзлюбили новых соседей и стали называть нас "железками", а мы их -- "желтяками", по цвету их дома. Между нами установилась вражда. Первого сентября я пошел в новую школу, во 2-й класс".

Примечательно, что вражда между "желтяками" и "железками" сохранялась и через два десятка лет, в пору моего детства. Нас, детей железнодорожников, было меньше, но во всех стычках мы оказывались дружнее. Хотя и бивали нас в садике у фонтана до синяков и крови -- оба моих детских шрама на лице получены там. Клички живут и по сей день, но вражда, говорят, прошла. В доме уже почти не осталось железнодорожников. Не осталось и тех тополей, о которых пишет брат. Их спилили в блокаду на дрова. Тополя там шумят новые. Их посадили в пятьдесят седьмом году, когда приводили в порядок двор после строительства бани на Дегтярной улице. Третий с краю тополь, если войти во двор со 2-ой Советской улицы, -- мой. Мы сажали его со Славкой Николаевым, плечистым сыном паровозного помощника. Помнишь, Славка?..