Митрофан и Стенька вышли в город, которым уже полностью завладела снежная буря.

Весь день она позёмкой растекалась по гладким полям, промёрзшим логам и усынкам, подкрадываясь к окраинам. Сначала налетала одиночными порывами ледяного, мертвящего духа, который отдаётся у стариков в пояснице тягучей болью. К вечеру, собрав силы, метель со свистом влетела в город.

Всё, от Заставы до самых крайних домишек, стоящих вверх по реке, закружилось в непроглядном белом вихре.

У Митрофана, в отчаянии, появилась мысль, попытаться упросить надзирателя не показывайте Путилину Песенник. Поклясться, что больше не будет. Что угодно сказать. Но тут же осознал бессмысленность этого. Таиров, казалось, бубнил что-то под нос, и шагал не останавливаясь.

Валенки Митрофана начали черпать забивающий тропку снег. Пришлось пристроиться вслед за Стенькой, ступая в ширину его шага. Хоронясь от плотного ветра за огромную спину, идти стало чуть легче.

Даже самые неугомонные кобели забились глубже в будки и не думали яриться, когда они шли мимо купеческих домов. На всей улице не встретился ни один человек.

Ровно, шаг за шагом, Митрофан ступал в темнеющие на свежем снегу следы Таирова, и мысли в голове завертелись как рой снежинок.

Привиделся залитый солнцем выгон перед домом в селе. Он с мамой сидит на лавочке, а по пыльной стёжке, мимо белёных изб крытых соломой и неровных стопок кизяков, идёт из церкви отец. Поднимает руку и машет им.

Митрофан вскакивает, бежит навстречу. Утыкается лицом в чёрное сукно рясы, приятно пахнущее ладаном. Вдруг всё померкло.

Стенька остановился, и Митрофан налетел на него, больно ткнувшись носом в заиндевелый тулуп.

Подошли к училищу. Таиров валенком разбросал снег у входа и, налегая плечом, сдвинул дубовую дверь.

Метель только вступила в силу, а двор училища уже основательно завалило. Мальчик услышал, как надзиратель выругался, обращаясь куда-то в темноту, но разобрать слов было невозможно.

Митрофану почудилось, что попал в крутящиеся жернова огромной мельницы, в тысячу раз больше той, где они с отцом мололи хлеб. На секунду потерял направление движения, задыхаясь в ледяной муке, но тут рука Таирова, прихватив его за воротник, закинула на порог. Дверь открылась, они вошли в сени. В нетопленном классе, потирая холодные руки, ждал Путилин.

– Доставил господин инспектор, – Таиров подтолкнул перед собой мальчика.

Устав ждать Иван Иванович не стал заходить издалека:

– Что Пятницкий, песенками занимаешься? Дважды два ещё не сложит, а уже по улице мостовой направился!? В кабак пойдёшь после училища служить? Объясни для моего понимания.

Митрофан почувствовал как щеки загорелись, а в коленях зашевелился холодок, того и гляди ноги подогнутся сами собой. Сказать ничего не мог, стоял опустив голову чтобы не замечали как затряслись губы. Едко защипало в глазах.

– Ну что молчишь? Нечего сказать? – продолжал Путилин. – Таиров, что дал осмотр вещей?

Слёзы потекли по пылающим щекам мальчика. Сейчас надзиратель достанет песенник и что начнётся, Бог знает. Митрофан закрыл лицо руками. Явиться домой под Рождество выгнанным из училища с позором… Что может быть страшнее?

– Господин инспектор, зазря ходили. Ничего не обнаружено.

– Это как ничего? – пальцы Путилина перестали постукивать по столу. – Пятницкий, откуда песни?

Митрофан только всхлипывал и не мог произнести ни слова, не веря, что Таиров пожалел его.

– Да будешь ты говорить или нет?! – инспектор, совсем озлившись ахнул ладонью по столу.

Вся история выходила пшиком, и признавать это было неприятно.

– Простите… сквозь слёзы еле слышно выговорил Митрофан.

– Вот тебе и всё! – Путилин от безысходности повернулся к надзирателю.

Тот с готовностью вставил своё мнение:

– Я человек простой, но с вашего позволения скажу: всё пошло под скос в тот год, как розгам выписали запрещение. Предмет простой, а без него решения делу нет, – веско заявил Таиров, довольный тем, что его теория о пагубности отмены розг, приобрела очередное верное доказательство.

Путилин, размышляя про себя, полностью соглашался с этим утверждением.

«Розги первое дело, и от них польза всесторонняя, – думал он. – Провинившийся получает ровно столько, на сколько в нем есть вины. Это суд истинно справедливый. Возьми что положено, покайся, и иди с Богом. Теперь же непонятно уразуметь бурсаку степень своей провинности и что ещё важнее – как искупить её.

Инспектор, делая вид, что читает каракули Прозорова, думал, что делать дальше.

Митрофан тихонько всхлипывал, внутренне немного ободрённый тем, что история поворачивается не самым худшим образом.