Шрифт:
Ходики на белёной стене показывали второй час ночи. Нужно было собираться. Заканчивать не хотелось, но многие уже стали расходиться до своих дворов.
Каникулы заканчивались, а письмо Путилина отцу было не читано.
Митрофан, вспоминая о нем, засовывал руку во внутренний карман поддёвки и трогал гладкую казённую бумагу с шершавым шрамом сургуча. В эти минуты неразрешенность дела безжалостно проводила по сердцу куском льда, царапая и холодя неясным колючим страхом.
Каждый день перед сном он успокаивал самого себя, представляя, как отдаст письмо отцу и, придумывая, что скажет. Но сколько не выстраивал в мыслях разговор, конверт оставался закрытым.
Николая он Христом богом попросил не рассказывать отцу о происшествии с обыском. Брат, не зная о письме, посчитал, что дело закончено.
А детское сердце, в своей непознанной глубине, искало то, что невозможно ещё было представить даже в мечтах, немудрёных и недолговечных как снег, что стает в первую туманную оттепель.
– Ты не уснул ли, братец? – Федька пихнул в бок Митрофана.
– Уснёшь тут, – прошептал Митрофан себе под нос и начал одеваться.
– Что смурной? Девка какая должно смутила?
– Нет, накой мне девки, – мальчик покраснел.
– Сознавайся, а то был весел, а как домой идить, голову свесил.
Митрофан подумав чуть, достал из-за пазухи письмо, которое всегда носил с собой.
– Не знаю как быть Федька. Вот письмо из училища, от инспектора отцу. Провинился я тама. Могут из училища погнать, ежели не сжалится надзиратель.
– А в письме что?
– Не глядел, печать на нём гербовая.
– Да не пужайся, дай прочтём. Я аккурат ножичком энту печать. Накалишь на свече, обратно приладишь, отец и не заметя. А заметя… семь бед один ответ!
Вскрыли письмо, и Митрофан прочитал его не шибко грамотному Федьке.
Тот внимательно слушал. В конце удивленно присвистнул и сказал:
– Вот диво! Видал как выкручивая!? Кабацкие песни ты брат, играешь! Грех из тебя требуя выбить нещадно.
У Митрофана навернулись слёзы. Отец никогда в жизни не бил его, а тут требовалось обязательно наказание.
– Что делать Федька?
– Дюже складно у твоёго иншпектора сказывается. Ажно самому захотелось тебе вожжей вложить – хохотнул приятель.
– Не до смеху мне, – прошептал Митрофан засовывая письмо обратно в конверт.
– Спали письмо и дело с концом! – Федька щёлкнул пальцами, изображая, как легко исчезнет это препятствие.
– Так мне тогда в училище нельзя воротиться.
– Ну, нет так нет. Я вот и не ездил ни в какую училищу. Живу себе в Александровке и не дюже жалею!
Такая ужасная и прекрасная в своей простоте мысль, уже приходила в голову Митрофану, но нет ничего страшнее, огорчения родителей. Трудно было и даже представить, что сказал бы на это отец.
Федька порешив что его дело сделано пошёл в сенцы. В дверях, теребя косу, его ждала Наталья с Зелениной слободы.
Митрофан, оставшись один, глядел на извивающееся пламя свечи пока не зарябило в глазах. С улицы еле слышно доносился девичий смех.
Сунув ноги в валенки, мальчик нацепил малахай и, проходя мимо печи, не глядя, сунул письмо в открытое поддувало. Бумага, упав в гаснущие угли, мгновенно полыхнула ярким оранжевым огнём. По пустой избе потёк запах плавящегося сургуча.
Глава 7
Поспать удалось лишь пару часов. Митрофан услышал как мать, клацая цаплюшкой, достала из печи сковороду.
Встал отец. Низко пробасил обращаясь к матери:
– Опять капаешься, затопляй уже, холод в избе!
Через минуту огонь занялся в печи, живо поедая лучины и отражаясь тусклым танцем на белёном потолке. Кизяки, положенные сушиться с вечера, быстро дали жар. Мать пихнула спящую Анну в бок.
– Вставай, невеста. Стряпаться пора.
– Встаю мамань…, – еле различимо послышался сонный голос.
– Брешет она мам, – проснувшийся Андрюшка свесил голову с печи. – Щас опять уснёт!
– Щенок! – мигом проснулась Анна. – Из люльки вчерась вылез, а голос даёт!
Митрофан сквозь сон улыбнулся, но тут же вспомнил про письмо, и холодок пробежал по телу.
По избе протянуло едким дымком разжижки. Пахло людским теплом, побелкой и молоком. Мать загремела, переставляя чугунки.
Отец, широко растворив дверь, вышел на двор. Морозный воздух на миг хлынул по полу, холодом ожигая голые ноги Анны, не поспевшей натянуть валенки.