«Похоже, что Сталин, приглядываясь к Алексею Николаевичу как одному из возможных кандидатов в премьеры, обкатывал его в разных должностях, испытывал в сложнейших операциях, — ссылаясь на документы (ГА РФ. Ф. 5446. Оп. 59. Д. 40. Л. 86–87), пишет В. Андриянов, биограф Косыгина. — Одной из них была денежная реформа 1947 года, задуманная еще в сорок третьем, которую по личному поручению Сталина готовили Алексей Николаевич Косыгин и Арсений Григорьевич Зверев, нарком, а затем министр финансов СССР. <…> Хотя операция готовилась в строжайшей тайне, слухи о ней пошли по Москве еще с конца ноября того же 1947 года; в магазинах сметалось все подряд. Первого декабря Косыгин докладывал Сталину (копия Вознесенскому, Берия, Микояну, Маленкову) “о торговле промышленными товарами за 26, 27, 28 и 29 ноября 1947 г.” Двадцать шестого коммерческие промтоварные магазины Москвы наторговали на 7 836 тысяч рублей, двадцать седьмого — больше девяти миллионов, двадцать восьмого — десять с лишним, двадцать девятого — 25 900 тысяч рублей. В ЦУМе обычно продавали один патефон (1 500 р.) в день. 29-го граждане унесли сразу 150. В Ленинском универмаге за последний год не продали ни одного пианино (12 000 р.), в тот же день, 29 ноября, купили 11 пианино, десять мотоциклов, а раньше — один в неделю. Косыгин писал, какие меры принимаются, чтобы сбить ажиотаж. В частности, магазины закрывались на переучет, начинали ремонт — “с тем, чтобы подготовить их к открытию одновременно с отменой карточной торговли”. Уже тридцатого гонку за товарами удалось сбить. В этот день коммерческие промтоварные магазины Москвы вернулись к обычной норме продаж — немногим более трех миллионов рублей».

Четвертого сентября 1948 года Косыгин стал полноправным членом Политбюро, а в декабре, оставив пост министра финансов, возглавил Министерство легкой промышленности.

В тот же период в ЦК стали поступать сообщения о голоде в некоторых регионах СССР. Сталин послал Косыгина в Молдавию. Косыгин вернулся и доложил: так и есть, люди голодают, страдают дистрофией. Сталин отказывался верить и потом какое-то время в шутку называл Косыгина (тот был тогда очень худым) — «брат-дистрофик». Обычно же он именовал его «Косыга».

Судя по всему, Сталин испытывал к Косыгину личное расположение. Известен такой случай. Август 1947 года. Впервые за последние семь лет у Косыгина отпуск. Он отдыхает с семьей на государственной даче в Мухалатке, неподалеку от Ялты.

«В это время в Крыму отдыхал И. В. Сталин, — рассказывает Людмила Гвишиани, дочь Косыгина. — В один из августовских дней к Алексею Николаевичу приехал небольшой полноватый человек в военной форме — генерал Власик, начальник личной охраны Сталина, и сказал, что Иосиф Виссарионович приглашает Алексея Николаевича с семьей к себе в Ливадийский дворец. Папа, конечно, принял приглашение, и мы поехали все вместе — с нами были родственники, два мальчика лет по 10–11, а мне тогда было 18. В Ливадию приехали уже вечером, часов в 6–7. Нас поместили в две большие смежные комнаты, идеально убранные, но пустоватые, с кроватями, на которых были красивые, легкие покрывала. Через некоторое время маму и папу пригласили поужинать к И. В. Сталину, а мы остались в комнате, из которой открывался прекрасный вид на море. Про нас, видимо, забыли, и мы втроем коротали несколько часов…»

О своем отношении к Сталину Косыгин помалкивал, не разомкнул уста, даже когда это стало безопасно. Писатель Григорий Бакланов пересказал, как Даниил Гранин брал у Косыгина интервью для «Блокадной книги». Косыгин вспомнил, как с Вознесенским и председателем Ленгорисполкома Попковым — тот был в Москве — встречал новый 1942 год. Поздно вечером, завершая работу в Кремле, позвонил друзьям: все-таки Новый год, надо бы как-то отметить. Решили посмотреть в Комитете по кинематографии какую-нибудь комедию, потом поужинать. «Во время просмотра позвонил Сталин, вызвал Косыгина к себе, но предварительно подробнейше расспросил, как именно они трое оказались вместе, как сговаривались. И тут Гранин позволил себе вольность, спросил: а что, Сталин интересовался такими подробностями, как, кто, с кем и почему встречается? И вдруг Косыгин, слывший интеллигентом, ударил кулаком по столу: не вам судить о Сталине! Это было так грубо, говорит Гранин, так жестоко».

С членами высшего руководства Косыгин был ровен и сдержан, но ни с кем не держался запанибрата. Однажды он попросил Молотова «оказать содействие в переговорах с Наркоматом путей сообщения». По свидетельству Михаила Смиртюкова, многолетнего управляющего делами Совмина СССР, Молотов, подойдя к Косыгину, спросил, кто он такой и какую должность занимает. «Косыгин ответил, как говорится, по всей форме. Тогда Вячеслав Михайлович сказал ему:

— Вы для того и нарком, чтобы самому выполнять свои обязанности. Я у вас толкачом не намерен быть.

После этого протянул Косыгину руку и попрощался с ним».

Как потом Косыгин рассказывал Смиртюкову, он вышел от Молотова недовольным. Но скоро понял, что Молотов был прав.

«У некоторых руководителей партии и государства, — вспоминал Джермен Гвишиани, зять Косыгина, — были причины для недовольства Алексеем Николаевичем. Одних настораживало то, что его на какой-то короткий период приблизил к себе Сталин. Другим не нравились некоторые поручения, которые Косыгин получал лично от Сталина, например, такая неблагодарная миссия — разобраться с привилегиями членов Политбюро — не могла не вызвать их раздражения. Как рассказывал нам Алексей Николаевич, началось с того, что однажды на заседании Политбюро Сталин учинил разнос.

— Мне прислали списки с продуктовых баз, — говорил он, — в которых указано, сколько продуктов расходуется в семьях Молотова, Кагановича, Микояна и других. Это просто возмутительно — вместе с ними кормится и охрана, и вся обслуга. Причем все воруют, и никто не считает. Поручим Косыгину разобраться с этим, пусть внесет предложения, чтобы ввести жесткий лимит.

В те времена члены Политбюро, имея сравнительно невысокую зарплату, получали практически бесплатно любое количество продуктов, но после вмешательства Сталина, поручившего Косыгину навести порядок, были установлены ограничения. Недовольство же влиятельных членов Политбюро пало на голову Алексея Николаевича».

Положение Косыгина пошатнулось лишь однажды, — когда было сфабриковано «Ленинградское дело». За год до того, 24 января 1948-го, Косыгины выдали замуж дочь. На свадьбе среди гостей был Алексей Кузнецов. Косыгин работал с ним в Ленинграде, они дружили семьями. Алексей Александрович был женат на двоюродной сестре Клавдии Андреевны.

«Мы ничего об этом [“Ленинградском деле”. — В. В.] не знали, — вспоминал Д. Гвишиани, — только видели по состоянию обычно чрезвычайно сдержанного Алексея Николаевича, что произошло нечто ужасное. Позже Клавдия Андреевна сказала нам с Люсей: