— Мы бы хотели подождать нашего товарища в более удобной обстановке, а не на лестнице, — сказал второй, подступая к Хильде.

— Я н-не зн-наю… — у нее внутри все сжалось от страха — блондин пугал ее до дрожи в коленях. — Х-хэрр Жермен…

— О, я думаю, он не станет возражать, майнедаме. — Блондин спустил очки на кончик носа и взглянул на Хильду неестественно голубыми глазами. Очень злыми и хищными. Он улыбнулся. Улыбка могла бы быть очаровательной, если бы не обожженное лицо, делающее ее жуткой гримасой.

Блондин бесцеремонно взял Хильду под локоть и подтащил к входу в квартиру. Женщина, словно в бреду, под гипнозом, провернула ключ в замочной скважине, открыла дверь.

— Хм, позволите? — спросил темноволосый.

— Да, — покорно отозвалась Хильда.

— После вас, майнедаме, — галантно поклонился господин, жестом приглашая Хильду в квартиру хэрра Жермена.

Женщина переступила порог. Следом за ней вошел темноволосый. Блондин вынул ключ из замка, зашел в квартиру, посмотрев перед этим по сторонам, прикрыл за собой дверь.

— Хм, миленько, — задумчиво хмыкнул темноволосый, осматриваясь в прихожей поверх темных очков.

Хильда очнулась от оцепенения. Она не поняла, что господин нашел миленького в самой обыкновенной анрийской квартире, в которой почему-то всегда пахло свежестью, какая бывает после грозы. Надеялась, что не пыль и паутину — убиралась Хильда на совесть и такого ущерба самолюбию вряд ли бы пережила.

— Обождите, пожалуйста, здесь, — сказала она. — Я проверю, может, хэрр Жермен еще спит.

— Конечно, — кивнул темноволосый, снимая очки.

Хильда поежилась, встретившись с взглядом его необычных желтых, с красными крапинками глаз, и поняла, кого впустила в квартиру. Поняла, почему так до сих пор колотилось сердце. Учтиво поклонившись, женщина поспешила в маленькую спальню, где всегда царил уютный полумрак.

Ван Блед проводил Хильду многозначительным взглядом, сосредоточившись на области юбки ее платья, подбросил в ладони звякнувшую связку ключей.

— А педик-то неплохо так окопался, — заметил он шепотом. За темными стеклами очков засияли голубые огоньки второго зрения.

— Хэрр Жермен? — осторожно постучалась Хильда. — Вы спите? Вы одеты? Хэрр Жермен?

Она надавила на ручку и тихо проскользнула за приоткрывшуюся дверь.

— Это да, — отозвался Ротерблиц, упершись руками в бока. — Хорошо, что он оставил, хм, лазейку для служанки, иначе…

Из спальни донесся пронзительный женский крик. Чародеи переглянулись и, грохоча туфлями по паркету, бросились к спальне. Первым ворвался ван Блед, хлопнув дверью о стену. Застыл в дверном проеме, пытаясь осознать, что именно увидел, осознал, резко отвернулся и выблевал весь завтрак в прихожую.

Утерев рот ладонью, он отошел в сторону, пропуская в спальню Ротерблица. Пиромант побледнел, напрягся лицом, глядя на то, что осталось от Адлера, лежащее посреди комнаты в луже потемневшей крови. Тяжело сглотнул, поднял глаза к закопченному от сажи потолку, где виднелся след выхода, перевел взгляд на упавшую в обморок женщину и вышел в прихожую.

— Сука! — чародей со злости ударил кулаком в стену и затрясся. В сощуренных глазах заплясали языки бешеного пламени. — Он и Адлера достал!

Ван Блед закряхтел, сплюнул вязкую слюну и хрипло засмеялся, опираясь на стену:

— Ну, только если наполовину… — и согнулся в приступе мучительного кашля.

Бруно очнулся, но понял это не сразу. Маэстро сидел, уставившись себе в колени, а до слуха доносились чьи-то голоса. Однако, как и не однократно просыпаясь с похмелья и глядя в покрытый паутиной незнакомый потолок, долго не понимая, что это покрытый паутиной незнакомый потолок, он узнал собственные колени только спустя какое-то время, а разобрать чужую речь так и не смог. Голова раскалывалась. Когда-то Бруно казалось, что после бормотухи Кривой Гретты, которой он нахлебался однажды по дурости, хуже быть не может. Оказалось, не так уж с пойла Гретты было плохо.

Жутко мутило. Пожалуй, именно это и привело в чувство — мерзкий комок, ползущий к горлу. Маэстро панически дернулся в сторону, поняв, что не сможет усмирить взбунтовавшийся желудок, и его обильно вырвало на паркетный пол. Он закашлялся и протяжно застонал от резкой, нестерпимой боли в висках и затылке, от которой из зажмуренных глаз брызнули слезы. Бруно хотел приложить руки к голове, но не смог пошевелиться — был крепко привязан веревками к стулу. Это он понял тоже только сейчас. Оставалось разве что жалобно заныть, стиснув зубы.