Фриц сковырнул гнойную язву на ноге. У него их было много, в отличие от ног. Правой он лишился из-за гангрены еще пару лет назад, да и левой оставалось недолго. Но Фриц особо не печалился. У него была простая арифметика жизни: когда обе ноги были на месте, подавали плохо, приходилось подворовывать, а иногда и зажимать в темной подворотне припозднившихся прохожих, чтобы расплачиваться с Беделаром вовремя. Когда одну ногу оттяпали, подавать стали значительно лучше, а Беделар стал забирать меньшую долю. Значит, логически рассуждал Фриц, если ног не будет совсем, подавать станут в два раза лучше, а Беделар будет забирать еще меньше.

Язвы свои Фриц любил и всегда выставлял напоказ. Они прекрасно демонстрировали его неимоверные страдания и подтверждали, что в этом мире не осталось справедливости. О какой справедливости можно заикаться, если даже ветеран тьедемондской компании, лично принимавший поздравления от генерала, а ныне фельдмаршала Альбрехта фон Беренхолля, вынужден побираться на замызганных анрийских улицах? Конечно же, те, кому делалось больно от несправедливости, из милосердия и желания сделать этот мир хоть чуточку справедливее и добрее, охотно подавали брошенному ветерану, потерявшему ногу в боях против революционной заразы, поразившей Ландрию, как гнойная чума. Особенно были щедры такие же ветераны и отставные солдаты, которым повезло пройти войны и вернуться целыми. А стоило им услышать о Нордвальдском полку, где служил Фриц, они всегда подбрасывали пару лишних зильберов, а то и крону.

Правда, Фриц несколько лукавил. Генерала он лишь видел, да и то издали, когда рядового второго плутонга девятой роты Нордвальдского полка Фрица Гаунера секли за нарушающее воинскую дисциплину пьянство. Он действительно был ранен картечью в ногу, признан негодным к строевой службе и комиссован, однако самой ноги лишился, когда в очередной пьяной драке в анрийском кабаке получил ржавой заточкой, а потом провалялся до утра в грязи. Да и воевать, если честно, Фрицу пришлось недолго. Под Солинье Нордвальдский полк встретился с народной армией Конвента, поддержанной тяжелыми драгунами Густава Ольсона. Драгуны прорвали каре, и рота Фрица бежала с поля боя. Если бы не шальной заряд картечи из своей же пушки и если бы Фриц со страху не забыл бросить ружье, быть ему в числе того десятка дезертиров, показательно расстрелянных перед строем по личному приказу Беренхолля. Или в числе той сотни трусов, которых пару раз прогнали через шпицрутены. Беренхолль любил нордвальцев и очень злился, когда кто-то позорил славный полк имперской армии.

А так, можно сказать, Фрицу повезло — он вернулся в Анрию, получал положенный ему небольшой пенсион. Денег не хватало, с работой не везло: Фриц нигде долго не задерживался, потому как бутылка становилась единственной его спутницей и с каждым годом уводила в запойные променады все дольше и дальше. Хотя из лавки одного геда, где Фриц подрабатывал то грузчиком, то дворником, его все же не выгнали. Не успели — геду пришлось срочно распродавать имущество и бежать с семьей из Анрии, пока подминавшие под себя мелких лавочников конкуренты не вспомнили старинную менншинскую забаву. В конце концов, денег совсем не осталось, весь пенсион Фриц пропивал, и его выселили из угла, который он снимал.

Так Фриц и осел в Модере под крышей Беделара. Какое-то время был зол на весь белый свет, а потом связался с Бруно. Хотя ни друзьями, ни приятелями они не стали, так, постоянными собутыльниками. И как часто бывает в таких ненадежных компаниях, за напускным дружелюбием кроются затаенная злоба, зависть и обида. Фриц недолюбливал Бруно. За то, что тот сохранил руки-ноги, а умудрялся за день наклянчить столько, что не только отдавал Беделару положенную долю, но и умудрялся кое-чего припрятывать. За то, что был душой рваной компании. За то, что умел веселить народ дурацкими историями, придуманными или нет. Ну и за то, что к нему тянулись женщины. Потасканные, грязные, побитые жизнью, дружками и соперницами, с гнилыми зубами, постоянным перегаром и сыпью на причинном месте, но тянулись. Сам Фриц уже и забыл, что такое женщина и что с ней делать.

Последней каплей стала накуда, которой Бруно хвастался. Дескать, вытянул ее из заезжего либлаха за просто так, за красивые глаза и доброе слово. Вот Фриц и шепнул кому надо и очень надеялся, что хоть какое-то время Бруно перестанет своей вечно растянутой в идиотской улыбке рожей светить. Полежит в углу, подумает, поссыт кровью — в общем, получит урок.

Но Бруно исчез, как говаривали в Модере, угробив Йорга и Ганса, самых злобных коллекторов Беделара. Фриц в это верил слабо. Лично он считал, что Бруно поставили на перо, а Ганс и Йорг просто перешли дорогу риназхаймцам. Очень уж любила эта компашка шляться там, где не надо. Ну а Кристоф с перепугу наплел с три короба — не только Беделар, сам Пебель запрещал нарываться на риназхаймских и бил за нарушение запрета морды, хотя это и не сильно помогало. Как враждовал Модер с Риназхаймом и пускал друг другу кровь, так и продолжал враждовать до сих пор.

Фриц немного тосковал по Бруно. Все-таки Маэстро никогда не скупился на сивуху, если были деньги. Да и истории были, хоть дурацкими, а все равно смешили. Да и костыль ни разу не выбивал. И набок поворачивал, чтобы Фриц не захлебнулся рвотой после очередной попойки. А как-то раз всю ночь просидел рядом, когда Фриц лихорадка взяла…

Но теперь хотя бы на душе спокойнее стало. Злоба больше не душила и обидно не делалось.

Фриц сидел у дороги на Рыбный рынок. Очень он любил это место — среди нищих оно считалось одним из хлебных, в удачный день Фрицу хорошо подавали. А еще здесь орудовала шайка беспризорников, ловко подрезающих кошельки у прохожих. Нередко по наводкам Фрица. Много уж очень на Рыбном непуганых клуш с большим милосердным сердцем, но маленьким глупым мозгом, беспечно светящих перед страдающим нищим мужниными кронами. И ведь как ни предупреждали, а меньше таких дур не становится.

Фриц склонился к выставленной напоказ ноге, чтобы сковырнуть еще одну язву, но вдруг утреннее солнце заслонила тень, а о дно покореженной оловянной миски зазвенела брошенная монета, распугавшая мелочь. Фриц сразу же бросил свою ногу и все внимание приковал к миске, едва не рыгнув от удивления, когда увидел среди медяков целую крону. Фриц поднял голову, готовясь отблагодарить неравнодушную душу, а заодно оценить толщину кошелька очередной наивной дуры или милосердного идиота. Мутным взглядом Фриц скользнул по хорошим туфлям, добротным брюкам, недешевому сюртуку с голубой рубашкой под ним, окончившимся…