— Вы его подписывали?

— Подписывал, — от недавнего гонора не осталось и следа.

— Значит, будьте добры выполнять, — железным тоном заявил я. — Иначе получите выговор с занесением в трудовую книжку!

В будущем эти страшилки перестанут выполнять свою функцию. Чтобы работодатель испортил карьеру сотрудника, нужно было совершить что-то умопомрачительное. В основном конфликты решались мирно, особенно в творческой среде. Но тот же Рокотов, глава нашего холдинга, парочку человек, особо зарвавшихся, все-таки выгнал, припечатав им по строгому выговору. Опять же — случай из ряда вон выходящий в две тысячи двадцать четвертом. А в восемьдесят шестом эти слова имели прямо-таки магическое действие. Да, бывало всякое, и отдельные халтурщики, пользуясь правом на труд, садились руководству на шею. У отца, например, на цементном заводе работал Митька Волков, пьяница и дебошир, которого постоянно брали на поруки, устраивали над ним товарищеские суды и брали честное слово, что он исправится. Но шли годы, и история повторялась. Так Митька и протянул до самой пенсии, получив ту же выслугу, что и папа. Вот только подобных ему все же было меньшинство. В основном же людей не требовалось наказывать, они и так относились к работе добропорядочно. И для них получить выговор было позором. Надеюсь, что Шикин с Бродовым все же из таких, а не как тот Волков из воспоминаний…

— Но вы же сами сказали, Евгений Семенович, — голос толстяка под моим строгим взглядом дрогнул, руки на животе затряслись, — крайний срок — утро вторника. А сегодня еще понедельник!

Как я и думал. Все же на будущее надо иметь в виду: тщательно следить за словами. По крайней мере четко формулировать и доносить свои мысли подчиненным. И если уж, например, ставить сроки, то более жесткие. Без всяких там послаблений. Однако любую ошибку можно исправить, а большинство так и вовсе обратить во благо. Именно так я сейчас и планирую поступить.

— Это верно, Арсений Степанович, — я принялся разыгрывать карту с неожиданным испытанием. — Теперь могу говорить откровенно: я специально вас вызвал, чтобы проверить вашу профессиональную сознательность.

— Мы ее подтвердили? — Бродов посмотрел на меня с надеждой.

— Скорее нет, — я покачал головой, и Бульбаш, на которого эти двое уже внимание не обращали, еле заметно усмехнулся. — Выполнять работу, товарищи, нужно не в последний момент, а как можно раньше. На это я и рассчитывал. Впрочем… — я сделал вид, будто задумался, и оба корреспондента синхронно вытянули шеи в томительном ожидании. — Мы давно с вами работаем, и я уверен, что вы оба — нормальные советские люди. Трудолюбивые, знающие, как работает газета, и все делающие вовремя из уважения к другим членам коллектива.

— Так мы и в самом деле… — кажется, Арсению Степановичу стало немного стыдно. — Видимо, и вправду засиделись мы в кабинетах, Евгений Семенович. А журналист ведь как волк — его ноги кормят.

— Вот-вот, — одобрительно кивнул я. — Я в вас не сомневался, товарищи. И все же хотелось задать пару вопросов…

Я по очереди посмотрел на каждого, пытаясь понять, насколько искренне их раскаяние. Бродов, по крайней мере, хоть что-то сказал, а вот Шикин молчит. Неужели не проняла его моя энергичная тирада?

— Вот скажите мне, Пантелеймон Ермолаевич, — я остановил свой взгляд на пожилом корреспонденте. — Почему вы не успели сдать текст пораньше? Товарищ Бродов у нас действительно баранку крутил, но вас-то я никуда отдельно не направлял. Чем же вы, позвольте уточнить, занимались все это время?

— Я? — теперь мне было видно, что Шикин и сам не рад происходящему, однако я был твердо намерен довести разговор до конца.

Не знаю, почему эти двое решились на саботаж, однако по дрожащим губам Пантелеймона Ермолаевича и его ищущему взгляду было понятно: он уже пожалел, что связался со строптивым коллегой. Вон как трясется, мне даже самому неприятно, что приходится распекать человека в возрасте. Но зато теперь точно ясно, кто тут зачинщик.

— Вы, Пантелеймон Ермолаевич, — убедившись, что меня услышали, я смягчил тон. — Как продвигается ваш текст? Что вам ответили в госстате? Какие-то, быть может, сложности? Я помогу, вы только скажите.

— Я… я сегодня все сдам, — решительно заявил Шикин.

— Сегодня? — на него удивленно воззрился Бродов, опередив меня с таким же вопросом.

— Да! — подтвердил пожилой журналист. — Я просто пытался отшлифовать свой стиль, как вы мне и сказали. Получилось не очень, мне пришлось переделывать. Извините, Евгений Семенович.

— Идите работать, — кивнул я. — А вас, Арсений, я попрошу остаться.

Шикин вскочил, запутался в ножках стула, чуть не сверзился, но Бульбаш вовремя поддержал его, подскочив. Пантелеймон Ермолаевич поковылял к двери, на ходу бормоча извинения, мой заместитель сказал, что проводит его, и отправился следом. Теперь в кабинете были только я и Бродов.

— Какие-то проблемы, Сеня? — после томительного минутного молчания, за время которого толстяк весь изъерзался, я, наконец-то, задал вопрос. — Давай только по-честному. Говорю сейчас не как главный редактор, а как твой товарищ.

— Тяжело мне, Жень… — Бродов неожиданно съехал набок. — Здоровье уже не то… А ты меня на грузовик определил. Смерти моей хочешь?

— Что за глупости! — я недовольно поморщился.

— Уволишь теперь? — Бродов перешел в атаку. — Меня? Заслуженного журналиста? Опытного сотрудника? Своего второго зама? А если вдруг Виталик опять запьет? У кого помощи просить будешь?

Как резко он сменил тон.

— У тебя попросишь, — разочарованно процедил я. — Я думал, тебе и вправду стыдно стало. Мол, все осознал, виноват, исправлю. А ты паниковать начал, ни с того ни с сего на Бульбаша зачем-то наехал. Оступился человек, и что — уничтожать сразу?