Шрифт:
Бьярг тяжело сглотнул и прикрыл глаза.
Нет. Еще не время.
— Тебе-то что? — огрызнулся, ставя на колоду полено потолще. — Или нюх отбило?
Брат шумно выдохнул.
Он тоже чуял, как пахнет истинная. Слаще свежего, только что собранного меда, золотыми каплями стекавшего из разломанных сот, притягательнее спелых лесных ягод и нежнее самых прекрасных луговых цветов.
Едва лишь вздохнув, Бьярг решил, что умер и попал в чертоги Отца Медведя. А в следующее мгновение Бьёрг уже оттаскивал его от истинной, распекая самыми последними словами.
Они тогда не подрались только из-за Эви. Бедняжка нахлебалась воды, побилась о камни. И они с Бьёргом наперебой зализывали каждый синячок и ссадинку.
До чего же сладко это было! Бьярг чуть не кончил от одной лишь невинной ласки.
Рот наполнился слюной, а в паху скрутило так, что искры перед глазами в пляс пошли.
— Она уже наша, брат, — зашипел, стискивая ручку колуна. — Храбрая, выносливая… Ты ведь помнишь, что говорил щенок?
Бьёрг слегка поморщился. Густава он не слишком жаловал. Считал слабаком.
— Мало ли что он тявкал! Не прислужница ведь, обычный конюх. А она — его госпожа. Слухи о нраве девчонки могут оказаться блажью или сплетнями. А прыжок из кареты — дуростью. Брат, неужто ты думаешь, что нам спустят недостойную?
Проклятье! Бьёргу бы ума-разума поменьше, авось жить стало бы проще!
— И не то спустят! Зачем тогда метку ставил, раз не по сердцу милашка? Это не я первый клыки показал, а ты!
Брат засопел, словно кузнечный мех. Нервно огладил бороду.
— Чтобы не сбежала раньше времени.
Ага, как же! А может, чтобы желанием своим поделиться? Оборотничья метка — не просто шрам на шее. Это связь, помогавшая чувствовать друг друга. Ежели один в постели горяч, а другой недотрога — метка уровняет желание: там отнимет, тут прибавит… И перепуганная девица быстро забудет страхи, вверяясь мужским рукам.
— Убежит она, ага, — проворчал, вновь опуская колун на чушку. — Забыл, поди, как ей сладенько дома жилось? Пташка сама к нам в лапы прилетела! А ты мнешься аки девка в первую брачную ночь.
Бьёрг тут же ощерился.
— На себя посмотри! Тебе волю дай — так ты бы ее на бережку и разложил, не побрезговал. Ей сразу двоих принять — это еще постараться надо!
— Примет, еще и добавки просить будет. Уж я постараюсь. За себя и за тебя, колода дубовая.
Брат аж кулаки стиснул, того и гляди кинется.
— Ты только хреном своим и думаешь! — прорычал, сверкая глазами. — Нет, сделаем все, как надобно. Нечего в леса наши волочь кого ни попадя. А ежели в штанах жмет, так хоть к Асгерд сходи. Вот уж она рада будет.
И брат ушел — только медвежья накидка среди деревьев мелькнула.
Бьярг отшвырнул колун в сторону.
К Асгерд, значит… Хорошо же! Унять голод не помешает.
Глава 7
Эви с тоской рассматривала тушку зайца, валявшуюся на кухонном столе. То есть, это было подобие стола: две колоды, а на них грубо сколоченный деревянный щит, покрытый шкурами, уже изрядно потасканными и обляпанными. Не слишком опрятно! В отличие от обстановки.
Взгляд опять метнулся по комнате.
Землянка была просторной, но скромной. Стол, табуретки, в углу загородка для оружия, напротив — две широкие лежанки, покрытые шкурами… под стать своим хозяевам.
Вдоль позвоночника пронёсся табун мурашек, даже тонкие волосики на шее дыбом встали.
Двое! Да еще и близнецы!
Поверить невозможно… Как она еще не валяется вон на тех шкурах голая и с дикой болью между ног?
Эви рвано выдохнула и крепче стиснула рукоятку ножа.
Надо успокоиться. Вполне может быть, что братцы-медведи не имеют худых намерений. По крайней мере, стоило переступить порог, и ей вручили миску похлебки, размерами больше похожую на корыто, огромный ломоть хлеба и велели как следует подкрепиться.
Отказы не принимались. Поэтому Эви скромно пристроилась на краешек стола и попыталась осилить хотя бы половину угощения. В это время ей объясняли обязанности по дому.
Больше говорил Бьёрг — Эви могла отличить мужчин по одежде и прическе: молчаливый Бьярг носил более светлую рубаху, а волосы его были заплетены у висков в несколько косиц, которые уходили к затылку, не позволяя блондинистой гриве спадать на лицо. Бьёрг же предпочитал заплетать нечто вроде гульки, при этом оставляя висеть у левой скулы пару косичек.